Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Глава двадцать вторая

— Всем собраться у церкви!

— Едет генерал!

— Едет генерал Пепеляев!

— Кто не явится, будет объявлен большевиком!

Конные глашатаи рысью шли по единственной улице Амги из конца в конец, а им вослед уже хлопали двери, скрипели калитки и гомонил народ.

— Голубушка, ты бы вышла на воздух… — склонилась над Кычей мать.

За дощатой перегородкой Кыча лежала, укрывшись шубой. Ей представлялось, что так вернее взять верх над отцом, но тот попросту не замечал её протеста, и было от этого горше прежнего: мрак ночи, сумрак дня и чёрствость, и затхлость, и серость, стылая отчуждённость и лёд вражды, внутрь загнанной, не буйной, как бы неживой. Если б не мать, так впору задохнуться от жизни такой. Ааныс увещевала дочь: не думает ли она переупрямить отца — и в мыслях не держи, лучше бы не сердить его, всё же он отец.

Загудел большой колокол на колокольне, мелким бисером по густому гуду этому побежал серебряный перезвон, мимо окон с дробным топотом пронёсся всадник, завизжали девушки (всадник их напугал), там, за окном, была жизнь, пусть и обманчиво-отрадная, а всё же, а всё же…

Ааныс в чашке поднесла дочери саламат : вот сварила. Приподнявшись на локте, Кыча зачерпнула ложку, проглотить не смогла.

— Откуда же тут аппетиту взяться! Ты бы вышла, могла бы зайти к подругам… Погляди-ка на пальчики свои, кожа да кости, а ведь пухленькие ручки были. Зачем ты мучаешь себя? И меня…

Мать отвернулась и, низко, до самых коленей склонившись, зашлась в плаче. Густую проседь в её косе Кыча только сейчас увидела. Серебристые нити в её волосах заметные и прежде, Кыча принимала за должное, но эта едва ли не сплошь седая коса ужаснула её: это был знак столь крутых перемен, таких душевных потрясений!

В груди у неё захолонуло, как при падении с высоты. Сейчас она пойдёт, куда скажет мать — не всё ли равно, просто она сделает как велит ей мать…

— Не надо, мамочка, не плачь!.. Я сейчас встану, я пойду… Ты только не плачь, ладно?..

Долго одевалась Кыча, руки не слушались её, в глазах всё плыло, и пол под ногами стал зыбким, будто бы не на тверди стояла она, а в лодке, бегущей по лёгкой волне.

В сенях, прислонясь к столбу, Кыча стала наблюдать за жизнью слободы. Улицы сплошь были забиты подводами и оленьими упряжками, а людей с ружьями — как деревьев в лесу. Вдали у церкви тёмной массой колыхалась большая толпа слободских.

Кыча потихоньку выбралась из двора и пошла по улице к восточной окраине слободы. Шла она долго, но вереница груженых подвод не кончалась. «Как много их наехало!» — испуганно глядела по сторонам Кыча.

Свернув с улицы, она пошла по тропинке, петляющей меж дворами.

— Стой! Куда пошла? — послышался окрик часового, стоящего на амбаре. — Назад!

Кыча споткнулась от неожиданности и едва удержалась на ногах, вцепившись в мёрзлый столб. Чуть отдышавшись, огляделась: оказывается, она подошла к озеру. Кыча направилась к озёрному откосу.

— Стой! Стрелять буду!.. — закричал тот же часовой.

«Стреляй! Ну, стреляй!» — Кыча стиснула зубы. Тело её сжалось, на лбу выступила испарина.

«Ну, что ж не стреляешь?»

Часовой бросил ей вдогонку похабную шутку и довольно загоготал.

Кыча прибавила шагу.

К этому длинному озеру со странным названием «Гольян да стёрлядь» в школьные годы Кыча бегала с вёдрами за водой, вон и сейчас там чернеют проруби.

Шум в глубине деревни стал слышнее, чаще забили колокола. Но их перезвон, в другое время такой радостный, показался Кыче заупокойным. Она приостановилась наверху тропинки, сбегающей с откоса к озеру, и её тоскливый взгляд вонзился в чёрный круг ближайшей проруби. Кыча вдруг встрепенулась. «Какая разница — дома ли, там ли? Одно и то же…»

С усилием оторвав взгляд от проруби, Кыча засмотрелась на горы, окаймлявшие долину Амги. Высокие, поросшие тёмной щетиной густого леса, они кутались в голубоватое марево. С удивлением обнаружила Кыча, что девушка Амга, как и прежде, прекрасна в своём спокойном величии: будто бы нет ни войны, ни распрей. А Кыча, сама того не сознавая, готовилась увидеть что-то другое. Ей казалось, что теперь, после страшного нашествия, всё должно неузнаваемо перемениться — и люди и природа. Но нет! Вот река, вот лес, такие, какими знает она их всю свою жизнь. Безмятежны, спокойны…

Кыча прижала рукавицу к горячему лбу. Что это с ней? Ругает природу… Не живая же река, чтобы, вознегодовав на белых, среди зимы взломать свою ледяную броню и швырять в них шугой. Но Амга знает, знает она, что творится сейчас на её берегах. Только затаилась до времени. Кыча, будто защитив свою реку от чьего-то злого наговора, немного успокоилась.

Во-он посреди долины стоит одинокая ива. На ней нет ни листочка, и вся она, до корней, застыла на лютом морозе. Но сердце её живое! Настанут тёплые дни, весна прольётся солнцем, дерево оживёт, и потом ещё много раз это будет повторяться. Но сейчас она терпеливо ждёт и борется с зимней лютой стужей, чтобы встретить счастливую пору.

А что делает она, Кыча! Из-за ненависти к белым, противоборствуя отцу, она морит себя голодом, лёжа в кровати. Кому принесёт горе её тихая смерть? Разве только самым дорогим людям — матери и Суонде. Этого-то она уже добилась, совсем измучила мать. Она ведь знает, что рано или поздно наступят счастливые дни. А что она сделала для их приближения? Ничего! Нет, нет, хватит безвольно валяться на кровати! Теперь она встанет на ноги! Если она поднимется и будет стараться, выход какой-нибудь должен найтись. Обмануть ли потребуется кого, схитрить-слукавить — она и это сделает, она сможет.

А в это время старик Аргылов с радостью торопился домой: в Амгу прибыл наконец давно ожидаемый гость. Долгонько он заставил себя ждать, слишком далеко впереди него катилась его слава. Внушительным мужчиной оказался генерал Пепеляев, даром что одет был просто. То был большой тойон! Вески были его слова, горда осанка и выразительны жесты. Чуть поведёт головой, подчинённые вытягиваются в струнку. Одно слово — генерал!

По обычаю пашенных, гостя встретили хлебом-солью. Старик Митеряй был удостоен сделать генералу подношение. С каждым из трёх подносчиков генерал поздоровался за руку и почеломкался. Аргылов от растерянности не ответил на поцелуй, хотя, если бы и нашёлся вовремя, тоже вряд ли бы ответил, потому что за весь свой долгий век Аргылов ни с кем и не целовался. Генерал, а не погнушался… А тот-то, главарь ихний, Рейнгардт, поздоровался с ним кончиками пальцев!


80
{"b":"56486","o":1}