В комнату вошёл старик высокого роста, худощавый, с седеющей бородой, в очках. Прислонясь к дверному косяку, он немного постоял, поглаживая лысоватый морщинистый лоб, затем кинул на ближайший стул соболью шубу и шапку из лапок чёрно-бурых лисиц. Небрежно брошенная одежда соскользнула на пол, но старик не стал её поднимать. Шагом смертельно уставшего человека он прошёл к столу на середине комнаты, упал на стул и спрятал лицо в ладонях.

Это был Пётр Александрович Куликовский, управляющий Якутской областью, он вернулся после встречи с командующим добровольческой дружиной генерал-лейтенантом Пепеляевым. Назвать ли это встречей?

«Как он смеет со мной так? Я что — лакей ему?» Куликовский вынул из портсигара сигарету. Прикурил, сделал две-три затяжки и с отвращением отбросил сигарету прочь — японские, не отличишь от прелой соломы… «Как он смеет? А я-то носился!»

На совещания генерал вызывал его редко. Особенно невнимателен он стал к нему после Нелькана, где надолго застрял, не имея достаточного количества транспорта. В Амге же и вовсе перестал его звать, на первый военный совет в слободе Куликовский вынужден был явиться сам, без приглашения. Какой стыд!

Сегодня же генерал сам пожелал его видеть. И хотя не «пожалуйста», а «пусть явится немедленно», Куликовский обрадовался и примчался, как мальчик, на резвых ногах. Довольно долго его заставили ждать в передней и только после приёма всех офицеров и офицеришек через битый час его пропустили во внутреннюю комнату. В чёрном американском френче с погонами генерала стоял к нему спиной человек — он смотрел в окно.

— Добрый день, Анатолий Николаевич, — сказал Куликовский генеральской спине. — Вы меня приглашали?

Пепеляев не обернулся.

— Брат генерал…

— Брат? — крутнулся на каблуках генерал. — Избави бог от таких братьев, как вы!

— Я… Я… — Куликовский хотел выговорить свой длинный титул с тем, чтобы напомнить генералу о приличиях, но поперхнулся и умолк.

— Старый, выживший из ума болван — вот вы кто! Изолгавшийся проходимец, а не политик!

— Что-о?

Но, кроме этого бессмысленного «что-о?», никаких других слов у Куликовского не оказалось. Он стоял, как соляной столб, и только моргал своими чуть навыкате глазами.

— Вы обещали радушную встречу населения, наплыв добровольцев в дружину. Где обещанное?

— Анатолий Николаевич…

— Вы обещали полную обеспеченность дружины продовольствием, одеждой, транспортом и всем остальным. Где, где это?

— Я один… Во всём управлении, кроме меня самого…

— Один или двадцать один — это меня не касается! Отвечайте — сколько сейчас имеется у вас продовольствия и подвод?

— Ничего…

— Где ваши якуты, которые рвутся в добровольцы? Молчите… А вот мне известно, где они находятся! Они ходят добровольцами в красных отрядах… Слышите вы — в красных! Вам знаком такой красный отряд из якутов: нарревдот? Туда записались даже многие бывшие белые и теперь воюют против нас. Вот где ходят ваши мнимые добровольцы!

— Брат генерал, я и сам диву даюсь…

— Подите прочь!

…И вот теперь он сидел у стола и обдумывал своё ужасное положение: «Какое право у него так со мной обращаться? Я — управляющий Якутской областью. Если назвать по-прежнему — генерал-губернатор! На этот пост меня назначил сам барон Дитерихс, правитель Амурского края. А кто он такой? Это я его нашёл на мусорной свалке в Харбине. Это по моему приглашению он прибыл сюда с дружиной, собранной на деньги, добытые мной. Да не я ему, а он должен бы мне подчиняться! Кто знал о нём до недавних пор? И погоны-то свои генеральские получил он всего несколько лет назад из рук так называемого Сибирского временного правительства, от которого давным-давно ничего не осталось, кроме пустого названия. А моё имя, имя Петра Александровича Куликовского, давно уже гремит по всей России! Давно…»

Куликовский откинулся на спинку стула, закрыл глаза и бессильно уронил голову.

…Пётр Куликовский ещё с молодых лет мечтал прожить яркую жизнь, не такую, как миллионные толпы посредственностей, копошащихся в ежедневной заботе о куске хлеба. Или он станет прославленным героем, или погибнет! Движимый этими мечтами, он, тогда ещё студент Петербургского университета, примкнул к революционным организациям. Говоря по правде, Куликовского не интересовали конечные цели революционной борьбы, революцию он рассматривал лишь как лестницу для собственного восхождения. Скоро он был пойман, осуждён и выслан в эту вот богом проклятую страну — ледяную Якутию.

Об осуждении и высылке на каторгу знал, увы, лишь узкий круг революционеров да жандармских и судебных чиновников. Слава к нему не пришла, и он понял, что если дальше пойдёт по этому же пути, то может бесславно окончить свои земные дни где-нибудь в тюремном каземате. Революцию же, которая вознесла бы его, приходилось ждать неопределённо долго. Слава была нужна Куликовскому не в туманной перспективе, а сейчас. Поэтому, вернувшись из ссылки, он стал членом партии эсеров. В те времена эсеры-террористы совершали громкие акции, нападая на царей, их родственников и приближённых, грохот их бомб и треск пистолетных выстрелов разносились по всему миру, вызывая у одних восхищение, у других испуг. Легендарная слава двух Вер — Фигнер и Засулич — не давала Куликовскому покоя. Достичь её казалось легко и просто: тяжело ли нажать на собачку пистолета или кинуть бомбу — это дело нескольких секунд. Зато потом широко распахнутся для него двери истории!

В боевую организацию эсеров попасть оказалось не так просто. В поисках лазейки Куликовский прибыл в Баку. Здесь ему удалось стать членом городского комитета партии эсеров. В воспоминаниях об этом городе и о той поре своей жизни возникали всякий раз дома, вповалку взгромоздившиеся на низком берегу Каспийского моря, и острый запах нефти. Кажется, это было в начале декабря 1904 года. Да, именно тогда. Тогда ему устроили личную встречу с руководителем эсеро-террористов знаменитым Борисом Савинковым, одно имя которого наводило ужас на царя и на его сановников. Савинков долго не отводил глаза от лица Куликовского, как бы пытаясь вчитаться в его тайные мысли. Куликовский выдержал давящий взгляд — не опустил головы.