За день объехали немало мест. Гневные окрики и угрозы. Плач и мольбы. Слёзы и проклятья.

К вечеру Томмот не выдержал и на одном из распутий соскочил с саней.

— Валерий, хватит! И мы ведь из плоти и крови.

— Не мели пустое! Или ты думал, они коней своих станут отдавать, ликуя?

Валерий резко вывернул на боковую дорогу и дал коню кнута.

Возвращаясь с пятью отобранными лошадьми, они решили заночевать в одном аласе, где стояло несколько изб. С трудом Томмот упросил Валерия не ехать в ночь: устали, проголодались.

— Лэкес рассказывал, здесь старик живёт какой-то, травами лечит. Может, подлечусь…

Стояла уже густая тьма, когда они заехали во двор крайнего дома. Дворовый пёс миролюбиво облаял их, и Валерий, ещё не сойдя с саней, с маху перетянул его кнутом. Взвизгнув, пёс отскочил к амбару и оттуда, из-за прикрытия, разразился злобным, мстительным лаем.

В доме давно уже спали. Хозяин, торопливо поднявшись, подбросил дров в камелек.

— Что расскажете? — поприветствовал он гостей и наклонил голову, ожидая ответного: «А вы что расскажете?»

— Ничего! — едва удостоил его Валерий и стал раздеваться.

— А вы что расскажете? — отозвался с порога Томмот.

Хозяин из-под ладони вгляделся в Аргылова, подошедшего к камельку. Кажется, узнал: насупился, опустил глаза.

— Утром восточнее Абаги мы слышали бой. Не знаете, чем там кончилось? — спросил Томмот, дабы прервать молчание старика.

— Это в Сасыл Сысы… — Хозяин оживился: — Белые потеряли убитыми страсть народу. Отступили, говорят…

— Ка-как?.. — Валерий резко обернулся.

— Красные, говорят, закидали их гранатами.

— Враньё!

Хозяин снова насупился и молча толкнул в бок жену. Женщина проворно поднялась и, не сказав ни слова, принялась хлопотать.

— Так где, говоришь, старик тот, лекарь? — спросил Томмот вошедшего следом за ними Лэкеса.

— Через два дома третий. Я покажу!

— Лошадей как следует покорми! — вдогонку распорядился Валерий. Он снял с себя шубу, доху и бросил на кровать.

Лэкес вышел со двора вместе с Томмотом, намереваясь его проводить, но Томмот отослал его:

— Лошадей покорми. Третий дом, говоришь?

— Через два — третий.

Непроницаемая мгла потопила мир, на небе — ни звезды. Очертания домов, амбаров, хотонов были едва различимы. «Этот, что ли?» Дверь, обитая коровьей шкурой, оказалась не запертой, но примёрзшей к раме. Поддавшись силе, она отворилась со ржавым скрипом.

— Кто здесь?

— Старик Охоноон?

— Тут я. Куда же денусь, старикашка. Засвети-ка жирник на столе.

С зажжённым жирником в руке Томмот пошёл на голос. Да, это был он: седой, на правой скуле шрам, говорили, его молодого лягнул конь. Наклонившись, Томмот шепнул:

— Сколько горностаев добыл нынче, Охоноон?

— Э… одного только.

— А чем добыл?

— Черканом.

— Ну, коли так, то здравствуй, Охоноон! — Томмот пожал старику руки.

— Здравствуй, сынок. — Старик вгляделся в лицо гостя и задул жирник. — Отнеси на стол. В такую пору мы с огнём не сидим. Иди сюда, садись на табуретку. Чем обрадуешь?

— Пока ничем.

— А я только из Абаги. Ходил, кое-что узнал.

— Ну и?

— Большой отряд пепеляевцев устроил засаду на главной дороге. Но красные, говорят, обошли её и окольной дорогой направились на Сасыл Сысы. Кто-то, говорят, их предупредил о засаде. Белые начальники ну рвать-метать! Под самое утро разыгрался большой бой, красные отогнали белых назад. С обеих сторон погибло много людей. Командир красных Строд получил рану. Я повстречался с Олексаном Хармановым, который выехал в Абагу из этого Сасыл Сысы. Строд с отрядом остановился в его доме. Олексан, расставаясь, благословил Строда по-нашему: мол, пусть минуют тебя и стрелы, пусть не находят тебя и пули…

Томмот встревожился:

— Об этом надо как можно скорей известить Курашова! А Курашов из Чурапчи даст телеграмму в Якутск.

— Вот и я так думаю. Собираюсь в путь утром, как рассветёт. Идти два кёса, не столь уж много, я споро дойду.

— Утром? Ну, хотя бы и утром… Ждать совсем нельзя, дедушка Охоноон! Чем скорее передашь, быстрей Строду помощь подоспеет…

— Коли так, то чего же я, выживший из ума, дожидаюсь рассвета? Или дорогу не знаю?

Шёпотом ругая себя, старик подошёл ощупью к камельку, снял торбаса с загрядки и, вновь вернувшись к нарам, стал одеваться.

— Охоноон, если я узнаю что-нибудь очень важное, напишу или передам на словах. Постарайся всё доставить к месту как можно быстрей.

— Это уж само собой!

— Постоянно наблюдайте за дорогой на Чурапчу. Случится, белые устроят засаду, сразу же дайте знать!

— И это понятно.

Старик заспешил, и Томмоту стало жалко его. В такую тьму да стужу в ветхой одежонке да при стариковских силах пройти пешком не меньше двух кёсов…

— Ты уж прости, дедушка Охоноон, не хотелось бы тебя неволить, — признался Томмот.

— Жалей не жалей, а коли надо, так надо! Я хоть стар, но силёнки есть ещё. Про одного горностая — так положено мне говорить, а добыл-то я нынче уже сверх трёх десятков. Ладно, пойду. Благополучия тебе. Уж как ты молод! Нам, старикам, умереть — и горя меньше, а вот вам, молодым… Эх!

Старик притянул к себе голову Томмота и нюхнул его в лоб. Выйдя наружу, они сейчас же разошлись в разные стороны…

Проходя через двор, Томмот по фырканью лошадей и шуршанию сена возле хотона понял, что Лэкес ещё не управился с лошадьми.

— Ну что, подлечился? — спросил из-под шубы Валерий, уже улёгшийся спать.

Томмоту показалось, что он не просто спросил. Не спит, паршивец!

— Дома нет старика, — помолчав, отозвался он. — И где шляется в ночь?

Отвернувшись к стене, Томмот натянул шубу на голову.

Утром, когда пили чай, напустив морозу, вошёл кто-то, стуча мёрзлыми торбасами. Оказался Охоноон — он стоял у двери, поглаживая сверху вниз заиндевелую бородёнку.

— Ты что, старик, лишился сна? — спросил хозяин дома. — Гость приходил к тебе ночью, а тебя нет, говорит.

— Э, обходил свои петли, да вернулся пустой! Зашёл одолжиться солью. Может, найдётся щепотка?

— Сами давно пресное едим.

— Нет так нет. Пойду… А гости-то кто же? Не эти ли ребята?