— Из слободы они. Один вот больной, травами твоими интересуется.

— Вон что! А что болит у тебя? — подошёл поближе Охоноон.

— В груди болит, дедушка, — сказал Томмот. — Да и лицо вот…

Старик чуть присел, разглядывая через стол Томмота.

— Эка, парень, тебя разрисовали! За травками ко мне пойдёшь или сюда принести?

— Принеси, старик! — распорядился Валерий.

Томмот поднялся из-за стола:

— Ну зачем почтенного человека принуждать бегать!

Морщась от боли, Томмот надел шубу, пропустил вперёд старика и вышел за ним.

Пока шли к знакомой двери, обитой коровьей шкурой, ни Томмот, ни старик не обмолвились ни словом. Лишь в убогом жилище старика Томмот обернулся к нему:

— Ну?

— Всё хорошо.

— А что хорошо? Донесение передал?

— Передал.

— Надёжно ли?

— Нынче же в Чурапче всё будет известно.

Радость охватила Томмота. Он закружился вокруг старика, как ребёнок, которого одарили пряником или игрушкой.

— Спасибо, дедушка Охоноон!

— А подлечить тебя и вправду надо. Дам-ка я тебе вот это… — Он повозился в углу и подал Томмоту завёрнутый в тряпочку сухой пучок травы. — Завари как чай и попей. Легче станет.

— Спасибо, дедушка Охоноон! За всё спасибо!

Томмот обнял старика.

Вернувшись, он сделал, как велел Охоноон, — заварил пучок травы в чайнике, затем с аппетитом доел свой завтрак и запил настоем. Душа его ликовала: в Чурапче сегодня же всё будет известно!

Солнце уже поднялось из-за леса, когда отправились в путь. Валерий в своей кошевке ехал, как обычно, далеко впереди. За ним поспешал Лэкес с реквизированными конями, привязанными за поводья к его саням, а Томмот ехал последним.

Вдруг конь его встал, наткнувшись на рысившую впереди лошадь. Томмот привстал в санях и тут же услышал испуганный вопль:

— А-а-ы-ый!..

Бросив вожжи, Томмот кинулся на крик.

— У тебя что, глаза повылазили, идиот?! На!

Взбешенный Валерий хлестал Лэкеса кнутом, а тот, обхватив голову руками, всё ниже приникал к саням. Томмот встал между ними.

— Стой! Остановись, тебе говорят! В чём его вина? Спятил, что ли?

— На, смотри! На! — Валерий сорвал с головы шапку и ткнул Томмоту в лицо.

К шапке пристала конская слюна. Томмот понял: Валерий неожиданно остановился, и конь Лэкеса с ходу ткнул мордой ему в голову.

— Так разве он нарочно?

— Поди прочь, заступник!

Валерий злобно стрельнул взглядом в сторону Томмота и с новой яростью набросился на парня. Томмот вырвал кнут из руки Валерия и бросил его на снег.

— Ты не очень-то! А то и тебя тоже… — Валерий быстро поднял кнут.

— Что «и меня тоже»?

Валерий и Томмот стояли друг против друга, меряясь ненавидящими взглядами. Наконец, грязно выругавшись, Валерий бросился к своим саням и пустил коня в крупный намет.

Лэкес испуганно таращил глаза, прижимая руки к груди. Поперёк его лица вспыхнула красная тонкая полоска.

— Больно?

— А, пройдёт… — проговорил Лэкес и опасливо поглядел вперёд. — Бог свидетель, я не видел, как он остановился.

— Садись ко мне.

Лэкес быстро привязывал своего коня к задку Томмотовых саней, и поехали дальше.

— Лэкес!

— Ы-ы?

— Ты и вправду с конями управлялся, когда я говорил там… на сходке?

— Всё я слышал!

— Так что же я, по-твоему, говорил?

— Братья так не говорят…

— Как это — «так»?

— Они знай себе кроют красных. А твоя ругань как ласка…

— Не может быть!

— Да, так.

— Ну, друг! — не найдя, что ещё добавить, Томмот умолк.

— Не бойся, Чемпосов на тебя не скажет.

— А почему? Откуда ты знаешь?

— Ниоткуда не знаю…

— А говоришь?

Лэкес с опаской взглянул на Томмота: сказать или не сказать.

— Чемпосов не похож на них…

— Почему так думаешь?

— Он никогда не ругается и не бьёт. Пожалел человека, вернул ему коня. Полковник его сильно ругал, говорят.

— Лэкес, а как твоя фамилия?

— Хамаровым зовусь, — парень улыбнулся.

— Чего улыбаешься?

— Фамилию свою забываю часто, раньше и вовсе не знал. Я рано остался сиротой, хозяева ко мне обращались не иначе как «нохо!» или «эй, парень». Записан я Хамаровым, а полное имя Леонтий Игнатьевич Хамаров.

— Хотел бы ты учиться, Леонтий Игнатьевич?

Лэкес недоверчиво оглянулся на спутника: шутит? Нет, Томмот спрашивал серьёзно.

— О-о… — глубоко вздохнул Лэкес. Затем, уставясь в подпрыгивающий лошадиный круп, он стал говорить: — Прошлой весной наш ревком Силип сказал, что осенью отправит меня на учёбу в Якутск в такую школу, где обучают хамначчитов и батраков. Да потом поднялось вот это…

Помолчали малость. Успокоительно мерно бежал конь. Дивно синее небо было высоко и безоблачно. Отливал синевой снег и берёзы, и даже тени этих берёз, косо пересекавшие дорогу. Весна уже показывала ушки.

— А где сейчас ревком Силип?

— Ушёл с красными.

— Если случится бой, значит, будешь стрелять в Силипа?

Лэкес обернулся к Томмоту и поглядел на него укоризненно.

— Не стану стрелять…

Стремительно нырнули вниз с северного крутояра Абаги.

— Будешь учиться! Запомни: ты будешь учиться!

Парень не оборачивался, но чувствовалось, что слушал он жадно, с заветной надеждой, ловя каждое слово Томмота.

— Не думай, что так будет всегда. Вернутся и люди, посылавшие тебя на учёбу, придёт и время учёбы!

Тут Лэкес резко обернулся.

— Убегал ли ты от красных? — спросил он.

— Откуда же тогда взялся я?

— Не убегал ты…

— Получается, я коренной беляк?

— И не беляк ты.

— Кто ж тогда?

— Не знаю…

Подъехали к окраинным домам Абаги. С обеих сторон улицы из подворотен навстречу путникам вынеслись остервеневшие псы. Следом за ними во весь дух бежал какой-то кривоногий солдат.

— Стой! Вы попутчики Аргылова?

В Абаге стали известны подробности вчерашнего боя. Генерал Вишневский, потеряв более половины отряда убитыми и ранеными, отступил. А сегодня из Амги с главными силами дружины прибыл сам командующий генерал-лейтенант Пепеляев. Он остановился со штабом на восточном берегу Амги в местности Булгуняхтах, в двух вёрстах от осаждённого в Сасыл Сысы красного отряда Ивана Строда.