ГЛАВА ШЕСТАЯ

Они ехали в машине Джин Мэннион, и Клиф Тернер наслаждался своей ролью пассажира. Он откинулся на спинку сиденья, глядя на проплывавший за окнами лес и покуривая тонкие дорогие сигары Джона Эвери, которые окутывали его дымком благополучия. Его пещера и разбитый «лендровер» были, казалось, где-то далеко-далеко; и вдруг, окончательно осознав, что наслаждается мимолетным комфортом, он испытал приступ то ли тоски, то ли одиночества — он и сам не смог бы определить точнее — и тут же решил перебраться из своего первобытного убежища. «Хорошо бы устроить по случаю переезда вечеринку, — подумал он. — Да, вот именно! Непременно нужно устроить такую вечеринку!» Значительно повеселев, он наклонился вперед и спросил:

— Как вам понравилась бы вечеринка у меня на пляже?

В пещере? Вы бы пришли?

Джин повернула к нему голову:

— Спасибо, конечно! Как здорово ты это придумал, Клиф!

— И ты, разумеется, устроишь нам полнолуние? — поддел его Джон Эвери.

— Еще бы.

Некоторое время все молчали.

— Слушай, — спросил Эвери, — а сегодняшнее мероприятие — это что: затея местного лесничества или Департамента по охране дикой природы?

— И тех и других, по-моему, — ответил Клиф, — На симпозиуме в среду решили, что неплохо было бы собраться всем вместе: и сотрудникам департамента, и местным егерям и лесничим — ну, там, на предмет сотрудничества и тому подобного.

— А на этом симпозиуме, — спросила Джин, — отдельного вопроса о леопардах не поднималось? То есть ты себя там не чувствовал не в своей тарелке?

— Нет, мне просто пришлось делать доклад, вот и все; а докладчиков было много. — Он помолчал. — Вообще-то обсуждение было, конечно, несколько более острым, чем мне бы хотелось. Особенно после того, как этот зверь покалечил двоих лесников. И разумеется, газеты тут же подняли шум.

— Как Барнард себя чувствует? — спросила Джин.

— Он все еще в больнице. Раны, нанесенные когтями, вообще заживают плохо, к тому же такие глубокие, через всю спину. Зато Дик Баркер уже почти здоров. Ему только плечо задело, правое. Повезло. Впрочем, если честно, то и Барнарду тоже.

— А они о самостреле знают? — спросила девушка. — То есть о том, что его Джон поставил? — Она обернулась и посмотрела Тернеру прямо в глаза.

— Ну да, знают, что леопард был ранен, и знают, где стоял самострел. Но больше ничего.

— Ты уверен? — встревожился Джон Эвери.

— Совершенно уверен. Закон соблюдать сложно, если речь идет о нападении опасного хищника на стадо или даже на человека, однако теперь, хотя главная вина и падает на того, кто поставил ловушку, леопарды все-таки, видимо, будут под защитой закона, считаясь в данной местности редкими животными.

— Что ж, надеюсь, ты этим доволен, Клиф, — сказала Джин. — Я, например, очень довольна.

— Да, конечно, я доволен. Рад, что и ты тоже. Однако же это постановление, если его примут, прибавит головной боли сотрудникам департамента. Да и у меня тоже возникнут проблемы.

В голосе Джона Эвери слышалось раздражение:

— Это у нас, фермеров, непременно возникнут проблемы!

У Кампмюллера и у всех остальных.

Клиф Тернер только вздохнул в темноте и промолчал, не желая говорить в ответ колкости. Потом мягко пояснил:

— Ну, вас это, скорее всего, не так уж сильно коснется, Джон; ты же знаешь, леопарды здесь отнюдь не кишат. — Он хотел уже сказать, что эти хищники, как известно, убивают овец, только если не могут поймать другую дичь, но передумал: впереди еще слишком долгий вечер, а Джону и так давно не нравится, что его сестра «предательски» защищает леопардов.

Тернеру очень хотелось бы, чтобы этот черный леопард так и остался недосягаемым, скрылся бы в горах и лесных долинах здешнего малонаселенного края и дожил там до старости, потому что история с ним полностью изменила отношение окружающих к леопардам вообще, сделав его исключительно негативным, а вопрос об охране этих животных из-за черного зверя буквально за десять дней стал объектом настоящих политических баталий. Фракцию, выступавшую против закона об охране леопардов, возглавлял Кампмюллер, пользовавшийся немалым влиянием в местных церковных и политических кругах. Черный леопард пробудил первобытный ужас и среди жителей деревень, а вот это Тернер способен был понять хорошо, хотя кое для кого уже сам по себе черный цвет символизировал все дурное, опасное и злое на свете.

Они припарковали машину на забитой уже стоянке и пешком пошли по грязноватой дороге к зданию лесничества, стоявшему на широкой травянистой поляне, откуда хорошо была видна вся лесная долина. Джин, шагавшая рядом с братом, была почти одного с ним роста и опиралась на его плечо, перешагивая через лужи и одной рукой приподнимая свою длинную, до щиколоток, юбку осенних, красновато-коричневых тонов; ее перетянутый широким ремнем жакет был темно-зеленого, почти черного цвета, напоминавшего зелень леса; длинные прямые волосы повязаны зеленым шелковым шарфом. Тернер приспосабливал свою размашистую походку и замедлял шаг, стараясь идти с нею рядом. Джин Мэннион всегда привлекала к себе внимание, где бы ни появилась, а здесь, среди по крайней мере сотни гостей, она казалась особенно красивой и утонченной. Похоже, на нее приятно было смотреть даже могучим местным матронам, восседавшим во главе столов, заваленных снедью: жареными ребрышками и колбасками, бифштексами и грудами вареной кукурузы.

Тернер, стоя чуть поодаль, наблюдал за Джин поверх бокала с вином; когда она улыбалась, черные глубокие глаза ее, казалось, вспыхивали, и ему она представлялась просто прекрасной. Он с трудом заставил себя не смотреть на Джин, занявшись тем, что угадывал, к кому из присутствующих относится то или иное известное ему понаслышке имя. На поляне у дальнего края леса была установлена деревянная сцена, возле которой оживленно беседовали представители официальных кругов: одни с почтительным видом слушали, другие же явно наслаждались своей близостью к высшим эшелонам власти. Четверых из этой группы Клиф знал — это были представители Департамента по охране природы — и еще парочку несколько раз видел. Самого министра он прежде не видел никогда. В каком-то смысле собравшиеся являли собой отличную модель местного общества, разве что мужское население здесь явно преобладало. Когда зажглись огни, словно подчеркивая полную изолированность этих немногочисленных представителей мира людей от множества иных живых миров, существующих по своим законам в горах, полях и лесах, гости потянулись к сцене, усаживаясь на деревянные скамьи перед нею; все ждали в такой тишине, что неожиданно громко стали слышны голоса кузнечиков и лягушек, доносившиеся из долины.

Первым выступил начальник местного лесничества; сперва он говорил на африкаанс, потом на английском. Затем к присутствующим обратился министр, проговорив на африкаанс добрые пятнадцать минут, и под конец его речи Тернер уже не мог вспомнить, о чем, собственно, говорил докладчик, и в памяти его осталось только то, что о леопардах — о, счастье! — министр не упомянул вообще. Клиф обернулся и увидел Дика Баркера, который стоял в самом заднем ряду, под навесом. Рука у него была обмотана бинтами и все еще на перевязи. После министра выступили еще трое, однако же они, слава Богу, были достаточно кратки, а потом священник Голландской реформистской церкви прочитал молитву, и все разошлись; снова зазвенели бокалы и вереницы людей потянулись к накрытым столам.

Прием продолжался; красное и белое вино лилось неиссякаемым потоком, заливая громадные порции жаренного на решетке мяса, а группки людей, объединившихся согласно общности языка и обычаев, становились все шире, точно магнитом притягивая к себе одних и отталкивая других. Настроение у Тернера снова улучшилось; он ко многим здесь относился по-дружески: хорошо знал, например, сотрудников лесничества — это были действительно отличные ребята, занимавшиеся одним и тем же созидательным трудом, а потому не обращавшие ни малейшего внимания на языковые и культурные различия, хотя их жены, восседавшие за уставленными блюдами с едой столами, были в этом отношении куда более строги. Зоологи, сотрудники Госдепартамента, ботаники, немногочисленные ихтиологи, занимавшиеся главным образом пресноводными рыбами, — все эти люди выглядели немного смущенными, вели себя несколько чопорно и неловко; Ван дер Мервы и Смиты, Берги, Дю Плесси и О’Рейли — у этих тоже был свой общий язык. А учителя школ для цветных и вожди общин вообще почти не двинулись с места — так и стояли с застывшими, чуть подобострастными улыбками и всем своим видом изображали огромное удовольствие.