Когда Клиф окликнул ее, она обернулась и застыла, чуть приподнимаясь на пенных гребнях волн и подняв руку то ли в испуге, то ли в приветствии. Порой ему был виден темный треугольник внизу ее живота и все ее стройное тело — плечи, грудь, тонкая талия, изящные бедра, — объятое зеленым сиянием. Кольца зеленого огня колыхались у его ног, когда он шел к ней по воде; она стояла неподвижно, лишь касаясь кончиками пальцев фосфоресцирующих волн, и явно не собиралась нырнуть и уплыть, как русалка, плеснув на прощанье хвостом, хотя сперва ему показалось, что она вполне может это сделать. И именно потому, что она так доверчиво стояла перед ним, не делая ни малейшей попытки нырнуть в спасительные морские глубины и уплыть с плеском прочь, он исполнился чувства восхищения и восторга, вполне созвучного этой великолепной светлой ночи, плывшей в шуме морских валов, похожем на биение огромного сердца какого-то первобытного гиганта. Они стояли, почти касаясь друг друга; рука Тернера так и застыла в приветственном жесте. Был полный штиль. Клиф смотрел Джин в лицо, и его легкое дыхание чуть шевелило тонкую прядку волос, прилипшую к ее щеке, пока она нетерпеливым движением головы не отбросила волосы назад и не убрала рукой щекочущую прядку Потом подняла к нему лицо, и он губами нежно обвел контур ее губ, ощущая вкус соленой воды, клубники и аромат ее дыхания; руки его поднялись, встретились на полпути с ее руками, а потом обе пары рук принялись гладить теплые плечи, обнимать, ласкать…

Она отстранилась, но очень медленно, не резко, стараясь не смутить его.

— Когда-нибудь, хорошо? Обещай мне, пожалуйста, — сказал он.

— Может быть, когда-нибудь, — прошептала Джин. — А теперь пора на берег, дай я пойду первой. — Она разомкнула его руки, нырнула во тьму и через секунду исчезла в пенных брызгах.

Тернер поплыл за нею следом, взбивая ногами белый бурун; у берега его с головой накрыла волна, и его радостный крик утонул в пляшущих пузырьках и кипении пены.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Когда леопард вернулся туда, где оставил свою последнюю добычу, то слегка встревожился произошедшими там переменами. Сперва ему показалось, что убитый двуногий каким-то образом переместился на дерево, хотя раньше лежал на том месте, где теперь оказалась собака, которую леопард тоже признал своей собственностью. На дереве, как он ни напрягал раненую заднюю лапу, лишенную цепких когтей, он потерял равновесие и упал, когда какой-то живой двуногий чем-то ударил его сверху по голове. Потом раздался оглушительный выстрел и такие же крики, какие он уже слышал однажды, и среди листвы над ним замелькали огоньки, что вполне соответствовало тем звукам, которые леопард привык соотносить с появлением более чем одного двуногого существа. Бросившись обратно через поляну, он по пути прихватил с собой свою собаку и сожрал ее не более чем в ста метрах от этих чрезвычайно шумных, однако довольно безвредных существ, сидевших на дереве, про себя отметив, что они удивительно похожи на бабуинов и макак. Леопард не мог не сознавать и того, что двуногие оказались значительно вкуснее обезьян, вытеснив тех на второе место, и все-таки он предпочел бы никогда больше не иметь дела более чем с одним двуногим.

В самый темный час ночи, перед рассветом, черный леопард снова подошел ближе к почти затихшим существам на дереве и стал рассматривать внимательно и жадно их застывшие силуэты. Скорчившиеся на ветвях дерева и поразительно похожие на бабуинов, эти двуногие были соблазнительно легкой добычей, и леопард уже начал внутренне готовиться к прыжку, напрягая мышцы и сухожилия, когда на голову ему вдруг обрушилась струя теплой вонючей мочи; он пригнулся и бросился прочь, отряхивая уши. До рассвета он шел на восток от поляны. Весь следующий день провалялся, прячась от дождя и подремывая, в пещере под нависшей скалой, на высоком утесе в речном ущелье. Через двое суток, однако, леопард забеспокоился: его мучил голод. Он спустился в ущелье и решительно двинулся в сторону возделанных полей и плантаций на склоне холма. Отыскивая в лесу тропинки, протоптанные теми, на кого он собирался охотиться, он вел себя как обычно, когда преследовал дичь.

Бигбой Мапанья уже много раз успел прокрутить деньги, полученные за даггу, хотя с тех пор, как он ушел с лесопилки, где работал водителем гидравлического подъемника, прошло всего три года. Доходы от его деятельности волка-одиночки весьма радовали: он купил новый «форд» и хорошую одежду, пил свое любимое виски, а теперь появилась еще и хорошенькая цветная бабенка Рози, которая любила его и особенно те подарки, которые он ей непременно приносил. Остановка «Прелестная долина» была последней в его маршруте, и он всегда старался заехать туда вечером в пятницу. Бигбой был чистокровным коса, так что родственники и друзья Рози из ее лесной деревушки сперва относились к нему подозрительно, однако регулярность его визитов и щедрость — он не скупился ни на даггу, ни на спиртное — вскоре рассеяли все их опасения. На самом деле то, что у Рози появился богатый, весьма неглупый и ловкий чернокожий ухажер из города, снискало ей даже некоторую славу среди соседей и — что было куда важнее — уважение отчима, который теперь частенько интересовался, хорошо ли она заботится о своем поклоннике и доволен ли тот ею. Бигбой был очень осторожен и дисциплинирован, занявшись новым делом, в отличие от многих других, весьма глупо попавшихся стражам закона из-за собственной беспечности. Он, например, никогда не курил даггу, хотя наркотики у него были первоклассные, не пил, особенно за рулем, и старался всегда вовремя платить страховку и регистрировать водительские права. Задние огни и фары у его автомобиля были всегда в полном порядке — он проверял их перед каждой поездкой, — а чтобы не слишком бросаться в глаза, носил синий комбинезон и кепку с козырьком, какие носят рабочие из гаража. Последний поворот на извилистой грунтовой дороге — все. Здесь ездили редко, кругом был лес.

Бигбой посмотрел на часы и, хотя он нисколько не опаздывал, обычного подъема настроения почему-то не испытал.

Все началось еще в Порт-Элизабет, когда холуи Мазайяни пригласили его на деловую встречу. Там присутствовал и сам шеф — в темных очках и в шляпе с широкими полями; при электрическом свете он выглядел особенно зловеще. Мазайяни отметил, что Бигбой толстеет, а стало быть, есть надежда, что дела у него идут успешно и пойдут еще лучше, если Бигбой окажет ему одну небольшую услугу, суть которой разъяснит Бигбою «товарищ», что сидит слева от него. Несмотря на поползшие по всему телу мурашки и холодок в животе, Бигбой улыбнулся, продемонстрировав все свои распрекрасные зубы и прямо-таки лучась от восторга по поводу грядущего сотрудничества с Мазайяни и «товарищем» слева, который оказался маленьким, очень темнокожим человечком с абсолютно равнодушным взглядом, без малейшего проблеска улыбки. Щеки у него были удивительно пухлые, из-за чего он походил на круглолицего и щекастого мальчишку, а белки глаз чуть желтоватые.

Бигбой в душе прямо-таки вздрогнул, услышав слово «товарищ», такое близкое и родное для африканца, однако неожиданно плаксивый тон и весьма странный акцент — «товарищ» говорил на ломаном коса — разочаровали Бигбоя и заставили насторожиться. Когда этот тип добрался до сути дела, Бигбой испытал облегчение: он всего лишь должен был отвезти довольно увесистый конверт одному человеку, жившему в поселке недалеко от Книсны. Конечно, это лишние двадцать пять километров в сторону, что может нарушить весь его график или, по крайней мере, помешает провести вечерок с Рози, однако Бигбой всем своим видом демонстрировал полную готовность и проявил достаточно благоразумия, чтобы не задавать вопросов и даже не намекать, во что ему обойдется бензин. Возможно, потом ему заплатят, однако сердце у него упало при мысли о тех заданиях, которые неизбежно последуют за первым. Бигбой отнюдь не был ни борцом за свободу, ни саботажником: оба эти занятия он считал весьма опасными, малоэффективными и приносящими одни неприятности. Кроме того, слишком тяжело, когда требуют, чтобы человек сжег за собой те мосты, от которых, собственно, и зависит все его благополучие. В том конверте, как ему объяснили, весьма важные документы, так что он должен хранить его как зеницу ока. Ему совершенно ясно дали понять, что золотистый поток дагги из Транскеи тут же прекратится, если он сделает хотя бы один шаг не в «интересах дела», однако напоследок, показывая доброе к нему отношение, темнокожий коротышка вручил ему банкноту в десять рандов на бензин, а потом они прикончили бутылку бренди.