Аромат жарившегося на решетке мяса возбуждал аппетит, и Йохан обнаружил вдруг, что голоден. А еще ему захотелось, чтобы Делия тоже оказалась здесь: он знал, что никогда не сумеет описать ей этот волшебный вечер.
— Эх, парень! — конечно же скажет она. — Ну а теперь объясни мне как следует, кто такая эта Адель, черт возьми! Откуда у нее лодка и при чем здесь какая-то рыба? И вообще, какое отношение имеет Брид-ривер к вашей попойке? Нет, ты все-таки настоящий тупица! Мало мне моего драгоценного папочки с его вечными выдумками!
Он решил, что лучше совсем ничего не скажет ей о Мэри, — все равно ей этого не понять. Кстати, Мэри явилась именно в тот момент, когда Джеймс стал разливать спиртное, а потом отправилась с Йоханом печь в золе его знаменитые лепешки, и Йохан счел, что хватит ему беспокоиться насчет Делии, пора на время забыть о ней и просто веселиться вместе со всеми. Это, конечно, было не то, что охота на южноафриканских газелей, но все-таки тоже неплохо, особенно для тех, кто родом не с Большого Карру.
К полуночи, когда начался прилив, участники пирушки разделились. Молодежь в основном сосредоточилась у автоприцепа с навесом, откуда доносилась рок-музыка, нисколько не мешавшая остальным слушать у костра магнитофон Мэри.
Где-то среди ночи, когда, к счастью, вся еда была уже приготовлена, кончилось топливо для костра, и «фуражиры»-добровольцы стали группами уходить во тьму; вскоре одна из групп приволокла несколько вымазанных креозотом столбов, которые теперь ярко горели, создавая в ночи ощущение пожара и испуская ядовитый черный дым, который, правда, тут же словно растворялся на фоне темных небес. Мэри однажды побывала в Греции и теперь упорно желала обучить совершенно не сопротивлявшегося и удивительно неуклюжего Йохана греческому танцу «сиртаки». Йохан умел с трудом танцевать только вальс и еще один танец жителей Карру под названием «ваштрап», так что у них с Мэри ничего не получалось, и в итоге они, споткнувшись обо что-то в темноте, рухнули на землю, выпав из круга красного креозотового сияния и изрядно насмешив Джеймса.
«Лампаро», на которую они все-таки отправились потом, должна была осуществляться следующим образом: Адель была штурманом и механиком, а Джеймс и Йохан — основными специалистами по снастям: один держал фонарь, а второй управлялся с сачком. Мэри взяли с собой в качестве балласта и — заодно — барменши. Прилив становился все выше, что, впрочем, заметили только Джеймс и Адель. Йохан и Мэри к этому времени окончательно уверились, что вместе их голоса звучат просто неподражаемо, и в который раз затянули «Moon River». Они уже исполнили немало известных арий из опер, и их голоса над тихой водой доносились даже до тех, кто танцевал на берегу возле автоприцепа, порой заглушая даже лодочный мотор. А ведь с началом отлива нашим рыболовам ничего не стоило попасть в беду — их могло попросту унести в открытое море. Уж Джеймс-то должен был знать об этом прекрасно, как и о том, что ночью в эстуарии рыбачить небезопасно, тем более неосторожным или чересчур восторженным людям. К тому же они столько времени потратили на бесконечные сталкивания лодки с песчаных отмелей, незаметных во тьме, что на саму рыбную ловлю осталось совсем мало времени. И все-таки им неожиданно повезло. Река прямо-таки кишела кефалью; рыба выпрыгивала из воды рядом с ними, сверкая серебряной радугой брызг, и порой падала прямо в лодку под громкие радостные вопли Мэри. Когда они застревали на очередной отмели и Джеймс с Йоханом прыгали за борт, погружаясь по шею, и сталкивали лодку, Джеймс каждый раз настаивал на том, чтобы непременно «отметить» отличный улов; «освежившись», они снова плыли к берегу на свет костра, красный огонек которого служил им как бы путеводной звездой. Потом они, как и следовало ожидать, все-таки опрокинулись, правда, в этом месте было всего по пояс, так что Джеймс умудрился даже не утопить электрический фонарик, пока они добирались до берега. А произошло все потому, что Мэри вдруг решила встать и от души потянуться, однако столь существенное нарушение центра тяжести оказалось легкому ялику не под силу, и все кувырком посыпались в воду. В итоге Мэри нашла все это очень забавным и решила кстати искупаться и всласть поплавать, раз уж оказалась в воде. Надо сказать, потребовалось немало времени, чтобы перевернуть лодку и собрать ту рыбу, которая не успела ожить и исчезнуть в темной воде.
Когда они добрались до дому, уже достаточно рассвело и весь залив был как на ладони, видны были даже холмы на берегах Цицикаммы. Молодежь уже давно вернулась; кое-кто лениво танцевал, остальные пили кофе на балконе, и все они почти не обратили внимания на четверку рыболовов, хотя вид у тех был весьма плачевный. Адель и Мэри быстро поджарили яичницу с беконом, а Джеймс и Йохан, чтобы женщины не скучали, тоже уселись на кухне, вытянув ноги, и стекавшая с них вода лужицами собиралась на выложенном плиткой полу. Когда все переоделись и привели себя в порядок, было уже начало восьмого, и Йохан снова начал беспокоиться насчет того, какой прием ему окажет Делия. По крайней мере, было воскресенье и он рассчитывал, что просто проспит большую часть дня.
По дороге домой Джеймс спросил его:
— Ну что, поедешь еще?
— На Брид-ривер? — нахмурился Йохан. — Если там будет эта Мэри — ни за что!
— Так возьми с собой Делию, — хмыкнул Джеймс.
— Что я, спятил, что ли? — уставился на него Йохан.
Джеймс засмеялся. Потом предложил:
— Знаешь, ты всю рыбу забирай с собой. Будет что-то вроде мирной контрибуции. А мне столько все равно ни к чему. Может, как-нибудь вечерком пригласите меня на ужин.
Йохан пробормотал нечто невразумительное, но Джеймс не расслышал, хотя ему хотелось знать, что же у Йохана на уме. Сам он конечно же собирался снова через месяц поехать на Брид-ривер и знал, что Делия к этому времени сменит гнев на милость и согласится присмотреть за его магазином.
Через час, уже в постели, Джеймс вспоминал, как однажды его резиновая лодка качалась на волнах всего в метре от покрытой мидиями скалы; вдруг леска напряглась, удочка выгнулась дугой, хотя он уже отпустил лесу, и рыба принялась выписывать круги возле лодки. Один раз на волне подскочил поплавок, потом он исчез в морской пене, а когда Джеймс поднял свой конец удилища, оно задрожало от напряжения, а леса все продолжала разматываться рывками — рыба пыталась уйти за риф, в маленькую бухточку. Он на одно деление подтянул колесико спиннинга, но это не помогло, и наконец наступил сладостный миг: он понял, что на кусок чернохвостой облады попался морской карась. То ли во сне, то ли наяву карась вдруг медленно проплыл рядом с Джеймсом, чуть ли не касаясь его резиновой лодки, и леска в лучах заходящего солнца блестела, как шелковая. Широкий хвост рыбины бил по мелкой воде, морская пена золотилась, вспыхивала, а потом карась всплыл и перевернулся на бок, серебристо-голубой, шевеля острым спинным плавником и хвостом, а мелкие, кремового цвета волны подгоняли его все ближе и ближе к занесенной уже остроге. Неожиданно появился кулик-сорока с красным клювом и черным опереньем, влетел прямо в его сон, громко забормотал, закричал, крики его вдруг превратились в вопли Мэри — и Джеймс окончательно провалился в забытье.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Несколько дней шли проливные дожди, и вода в Брид-ривер поднялась даже в тех местах, где располагались фруктовые сады и виноградники, то есть в двух сотнях километров от побережья.
Кристально-чистые горные ручьи смешивались в едином потоке с темной торфянистой водой лесных рек и на плоской равнине среди фермерских полей приобретали сперва желтоватый оттенок, потом красноватый — когда в реку попадала смытая с полей почва. Эстуарий превратился в огромное, залитое водой и грязью пространство, куда морской прилив тщетно пытался добавить немного соленой воды, так что все ракообразные и моллюски, плохо переносившие пресную воду, либо погибали, либо устремлялись ближе к устью, либо закапывались в песок, надеясь переждать этот потоп, ибо, так или иначе, погода должна была когда-нибудь перемениться. Даже далеко в море течение реки выносило коричневую воду, и в ней кормилось множество самых различных рыб. Когда вода в реках стала спадать, соленая морская вода устремилась навстречу их течению, и менее чем через неделю сильные приливы вновь окрасили воды эстуария в бутылочно-зеленый цвет, и того же цвета стала вода в реках на многие километры вверх по течению. В жизни реки Книсны наводнения случались и раньше, случались тысячи раз, однако лишь после изобретения плуга такие потоки грязи стали попадать в море. Эстуарий отчаянно сопротивлялся загрязнению своих вод удобрениями и инсектицидами, попадавшими туда с расположенных выше полей, дышал мощно, словно огромное легкое, с каждым приливом вдыхая оздоравливавшую его соленую воду, а с отливом — выбрасывая все то, что наносило ему вред, и быстро восстанавливая экологическое равновесие.
