Леопарды не остановились и как будто бы даже ничего не заметили. Теперь они двигались быстро, низко припадая к земле, торчком стояли только их подрагивавшие уши, чутко отмечавшие любой, даже самый незначительный шорох, способный представить какой-то интерес. Потом хищники пошли медленнее, ступая совершенно беззвучно, и даже суетливый шепоток полевой мыши или шорох змеи, проползшей в сухой листве, тут же распознавался ими и соответствующим образом интерпретировался. Их мягкие передние лапы с чуть повернутыми внутрь подушечками сперва очень легко касались земли своей внешней стороной, а потом уже всей поверхностью.
Молодой леопард шел след в след за матерью, аккуратно ставя лапы так, чтобы на земле оставалась только одна цепочка следов. Едва ощутимый ветерок, чуть шевеливший тонкие шерстинки на ушах леопардов, сообщал им обо всех переменах в направлении основного, верхнего ветра, так что они могли подкрасться к добыче с подветренной стороны и совершенно незамеченными; усы на мордах, являвшие собой шевелящиеся пучки сверхчувствительных нервных окончаний, помогали с безошибочной точностью определить необходимую мощность прыжка и характер возможных препятствий. Будучи существами с необычайно острым зрением, слухом и фантастическим осязанием, леопарды весьма мало зависели от своего относительно слабого обоняния.
Они остановились там, где была оставлена убитая овца, озираясь и подозрительно нюхая воздух, но запах овечьей туши был знакомым, и он вел их прямо в ловушку, находившуюся в двадцати метрах от того места, где они стояли. Возле убитой овцы запах человека стал сильнее, но и в этом не было ничего нового. Самка много раз за свою жизнь посещала стоянки человека, не раз спокойно перешагивала через погасшие кострища и даже через совсем еще теплые угли и хорошо знала свойственные таким местам запахи — свежесрубленного дерева, табака, кофе. Случалось иногда, что там попадались и лакомые кусочки; однажды она нашла голову и ребра бушбока, а в другой раз — целую кучу вкусных косточек куропаток и цыплят.
Молодой леопард обогнул шалаш и зашел сбоку, почти волоча брюхо по земле и с отвращением подергивая хвостом, а его мать, припав к небольшому бугорку чуть выше по склону, наблюдала за ним и прислушивалась. Снова и снова выводил свою молитву козодой: «Помилуй нас, Господи!» — и скрипучий пронзительный голос его слышался в ночи далеко и отчетливо, доминировал над погруженной в молчание черной долиной, однако чуткий слух леопарда улавливал и множество иных звуков, каждый из которых нужно было определить и оценить. Самка почувствовала, как молодой леопард двинулся прочь, исчез за странной грудой веток, потом снова появился — очертания его головы едва заметны были на фоне ночного неба, потом осторожно проплыло длинное тело. Он подбирался к мертвой овце сбоку, спускаясь по склону холма, чтобы потом легче было тащить ношу вниз, к тому же здесь, возле странной кучи веток, торчало молоденькое деревце, которое удобно было использовать в качестве рычага, чтобы поддеть тушку.
Леопард уже почти достиг своей цели, когда ночь вдруг взорвалась. Незащищенные глаза его матери, резко сузившись, успели все же заметить слабый свет звезд над абсолютно черным колодцем тьмы в лесной долине, языки пламени, взметнувшиеся из этой тьмы и на мгновение высветившие каждый листок, каждую веточку вокруг, а потом она почувствовала в голове резкую боль. Прежде чем, повинуясь инстинкту, броситься огромными прыжками вверх по склону, она увидела, как ее детеныш перекувырнулся в воздухе и с треском упал куда-то в заросли. Она сломя голову мчалась прочь сквозь колючий кустарник, а эхо от выстрелов все еще плавало раскатами над долиной. Через полчаса самка была уже в безопасности, в пещере под скалой, и ее заботило только одно: она по-прежнему испытывала голод.
На том конце долины все еще светился желтый прямоугольник окна в фермерском доме, да та же собака продолжала лаять с подвывом где-то вдалеке. Самка леопарда улеглась и стала ждать сына. Шорох покатившегося вниз камешка в темноте заставил было ее напрячься, но она быстро расслабилась снова, поняв, что это молодой леопард поднимается по склону.
И все-таки что-то было не так: он двигался странной неуклюжей походкой, не похожей на прежнюю. Кроме того, она почувствовала запах крови и невольно вся напряглась, а губы сами собой обнажили клыки в безмолвном рычании. Молодой леопард с трудом поднялся на утес и тут же стал вылизывать раны. Мать наблюдала за ним из-за угла пещеры. Немного привыкнув к заглушавшему все остальное запаху крови и страха, она наконец приблизилась к сыну и принялась помогать ему зализывать зияющую рану, тянувшуюся от правой лопатки по ребрам до подбрюшья. Молодой леопард подчинился ей и осторожно лег, уронив голову на лапы и глядя во тьму удивленно моргавшими глазами, смущенный и ослабевший от потери крови.
Заряд картечи, с грохотом и пламенем взорвавшийся перед ним в ночи, пролетел не более чем в пятнадцати сантиметрах от его головы, лишь поранив плечо и бок. Ему здорово повезло, что он подбирался к заветной цели сбоку. В любом другом случае картечь угодила бы ему прямо между лопатками. И все-таки рана оказалась довольно глубокой и сильно кровоточила; собственно, это были даже несколько рваных ран, слившихся в одну. Но куда серьезнее была повреждена задняя лапа, хотя эту рану, по крайней мере, он мог достать языком.
Подобравшись к овце, он как раз поднял эту лапу, прижав ее к правому боку и собираясь опустить на деревце, выполнявшее роль рычага, когда прогремевший выстрел оторвал ему пальцы и чуть ли не половину ступни.
К рассвету самка стала беспокойной. Она мерила быстрыми нервными шагами площадку перед логовом, издавая пронзительные стонущие звуки, которые странно походили на мяуканье обычной домашней кошки, только куда более мощное.
Наконец она что-то коротко и ворчливо прохрипела, точно тупая пила, в последний раз оглянулась на логово и стала подниматься вверх по узкой каменистой горловине навстречу блекнувшим звездам, толпившимся над вершинами далеких гор. Самка уходила одна. Она торопилась. Вскоре ей предстояло произвести на свет малышей, и инстинкт гнал ее вперед, в безопасное место, со свирепой настойчивостью, не позволявшей вспоминать о прошлом. Даже память о ловушке почти погасла; наоборот, воспоминания об огненной вспышке во тьме, об ужасном грохоте, о кровавом следе, который вел к ее логову, и о раненом молодом леопарде теперь означали только одно: там опасность! А сейчас для нее не было ничего более важного, чем спасти и сохранить те новые жизни, которые она носила в себе.
Лишь один раз, решив передохнуть и прислушаться, черный леопард перестал вылизывать раны и услышал зов матери — далеко, на склоне соседней горы; ее глубокое, похожее на кашель рычание звучало как приказ застывшему от ужаса ночному лесу хранить абсолютное молчание, и лес подчинился.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Пробуждение от ленивого сна на свежем воздухе — одна из малых радостей жизни, которую слишком часто либо не замечают, либо считают просто недоступной в тех местах, где человек воображает себя чрезвычайно занятым «полезным трудом». Лежать на мягкой лесной траве, слушать негромкий рокот моря и видеть над собою густую зеленую листву, пронизанную солнечным светом, а потом позволить себе соскользнуть в легкий поверхностный сон и плыть в нем, подобно рыбе в теплой мелкой заводи… Такой сон никогда не напоминает погружение в холодные темные глубины вод, где тебя могут подстерегать всякие неведомые кошмары; после такого сна человек просыпается с улыбкой на устах.
Именно так и случилось; он улыбнулся и вытянулся на спине; ноги, раздвинутые в стороны, торчали наружу; сухие листья шуршали у самого лица. Он полежал так минутку, улыбаясь и щурясь от удовольствия, как кот, потом быстро сел, выбросив вперед руки, вскочил и бросился бежать вниз по тропинке, почти не разбирая пути, точно спасающееся от преследователя животное или опытный танцор, у которого рассчитан каждый прыжок. Последний отрезок тропы, где она, извиваясь, спускалась к желтому песчаному берегу маленькой, укрытой среди скал бухточки, был значительно круче, и здесь он шел осторожно, порой в поисках равновесия хватаясь за выступ скалы или за сучковатую кривую ветку, а один раз даже остановился, любуясь безбрежным океаном, простиравшимся до самых ледяных торосов Антарктики на многие тысячи миль к югу. Он смотрел на вспухавшие ряды волн, мчавшиеся к утесам, величественные громады, взрывавшиеся хлопьями белой пены и грохотом прибоя после финального броска на черные скалы. С наслаждением полюбовавшись морем, он спрыгнул вниз, прямо в последнее солнечное пятно на берегу, и быстро прошел по коридору речного ущелья, густо заросшего деревьями с темно-зеленой листвой, к своему лагерю.
