— Господи, и как мы тут живем среди этих мошенников! — притворно ужаснулась Делия и подмигнула отцу, но тот в ответ только рассмеялся и подлил себе еще бренди.

Меченый прожил в эстуарии Книсны до начала весеннего цветения воды, когда планктон собирается тучами; одновременно с этим буйным размножением морского «бульона» у него вновь возникло «чувство стаи» и потребность плыть в более глубокие воды, туда, где горбыли-холо мечут икру, то есть за двести километров от эстуария Книсны на юго-восток.

Планктон, которого становилось все больше по мере прогревания воды теплыми солнечными лучами, был похож на зеленый луг, где паслись бесчисленные крохотные рыбешки.

Эти маленькие пожиратели планктона в свою очередь становились добычей хищников самой различной формы и размера, и в итоге заключенная в планктоне жизненная энергия достигала высшего уровня и начинала питать мускулы китов и десятиметровых белых акул, которые во всем своем великолепии бороздили воды Мирового океана.

Меченый без остановки проплыл шесть километров по основному руслу реки до рифового барьера и открытого моря, даже не думая о пище.

А ведь до этого плавания он вел самую обычную жизнь.

Охотился по ночам в заливе Книсны, становясь наиболее активным после полуночи и в первые предрассветные часы, а потом, когда в неглубоких водах делалось слишком светло, уплывал обратно на глубину, где и оставался до наступления следующей ночи. В заливе можно было хорошо поохотиться и днем, однако сенсорные датчики Меченого постоянно напоминали ему об опасности подобного занятия после восхода солнца. Стоявшие на якоре суда бывали порой настолько неподвижны, что их днища и якорные цепи успевали превратиться в небольшие колонии морских организмов, среди которых паслись рыбки, а сами суда казались всего лишь продолжением эстуария. Здесь, конечно, больше уже не встречались киты, выныривавшие на поверхность, однако суда представляли собой не меньшую опасность, и подводные обитатели воспринимали их как потенциальных хищников, огромных и странных. К тому же суда вызывали настолько мощные колебания воды, что это порождало у рыб постоянную тревогу, и если ворчуны или белые каменные зубаны просто шарахались в сторону и снова начинали охотиться, стоило острым лопастям винта исчезнуть вдали, то Меченый и другие горбыли-холо просто не способны были вынести такую акустическую и психическую нагрузку. Впрочем, горбыли-холо охотились главным образом на осьминогов, которые вели ночной образ жизни, а днем отсыпались на дне, если, конечно, их не соблазняла стая эстуарной сельди-круглобрюшки.

Очутившись на свободе, осьминог Феликс сразу стал подыскивать себе убежище, желательно готовое, чтобы можно было из безопасного места совершать непродолжительные вылазки и обследовать окрестности, прежде чем приступить к устройству настоящего гнезда. Феликсу исполнился всего лишь год, однако он был значительно крупнее своих сородичей, которые ему встречались. Его необычайная величина находилась в прямой пропорции к съеденному им количеству пищи, а Джеймс кормил его очень хорошо. Даже Делия, явно демонстрировавшая свое брезгливое отношение к осьминогу, все-таки неплохо с ним обращалась, ибо и она была очарована этим существом со странными глазами и способностью поразительно быстро менять цвет, схожей с умением говорить.

Зрачки Феликса казались черными, странно прямоугольными щелями, и Делия утверждала, что осьминог просто заставляет ее приносить ему еду, гипнотизируя своим взглядом, проникавшим «буквально в череп», даже если повернешься к нему спиной. В общем, привычка и умение Делии заботиться обо всех живых существах обеспечили Феликсу куда более богатый стол, чем он имел бы на воле, поэтому и рос он гораздо быстрее.

Его несколько сбила с толку агрессивность владельцев тех жилищ, которые он собирался приспособить для себя, но драться ему не хотелось, и он продвигался все дальше от слипа Рыболовного клуба, вдоль его мощного фундамента из каменных глыб, пока не очутился под старой корабельной верфью, то есть примерно в километре от того места, где его выпустили в воду. Однажды ночью Феликс, похожий в воде на плывущий по течению разноцветный шелковый саронг, проник в один из речных рукавов, где его и обнаружил Меченый, направлявшийся в открытое море. Сильные колебания воды, вызванные движением Меченого, его электрическое поле и растворившийся в воде вкус и запах слизи — все это вызвало у Феликса такую тревогу, что он ракетой вылетел из воды между опорами верфи, всего в трех метрах от Меченого, который неторопливо плыл, несомый приливом. Феликс успел выбросить чернильную жидкость, сделавшую его на время невидимым, что, однако, не устранило исходившие от него сигналы, и Меченый проглотил Феликса целиком — это была его последняя трапеза в эстуарии, перед тем как погрузиться в глубины совсем иного мира, который так же сильно отличался от прогретого солнцем эстуария, как обширный залив Книсны от аквариума в магазине Джеймса. Там, на глубине, было темно и холодно; там светились собственным светом лишь странные, поистине кошмарные существа, никогда не поднимавшиеся в поверхностные слои; там водились кальмары и осьминоги, размером и формой напоминавшие взрослые дубы, и у некоторых из них тело покрывала крупная чешуя, а щупальца с крючками на концах у основания были толщиной с тело взрослого мужчины.

Погружаясь в эти глубины, Меченый постепенно менял свой цвет, из серебристо-радужного становясь серо-черным, а почти на четырехсотметровой глубине превратился снова в одну из холодных звезд этого странного «небосвода» — далекого и таинственного мира. Он был полностью оснащен для жизни здесь, этот вечный путешественник по неведомым тропам внутреннего пространства Земли, но все же судьба повелевала ему к концу февраля вновь претерпеть обратную метаморфозу и предстать перед обитателями устья Брид-ривер, сверкая радужными красками, во всем своем великолепии.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Джеймс и Адель бодрствовали с четырех утра. Они ловили рыбу в устье Брид-ривер. Была последняя пятница февраля, и домой, то есть в рыбачью хижину, они вернулись около девяти. Поймать удалось сущую ерунду, из приличной рыбы — один небольшой белый каменный зубан. Однако же настроены они были как всегда философски и после душа решили как следует позавтракать в кафе на той стороне эстуария. Названия некоторых лодок были им хорошо знакомы — «Чертенок», «Каприз», «Бонито», — так что они смотрели в оба, чтобы вовремя поздороваться со старыми приятелями-рыболовами из Книсны и Плеттенберхбая. И еще нужно было купить бензин и кое-какие продукты: на их стороне эстуария ничего этого не было, а на машине пришлось бы больше часа ехать до парома и еще столько же обратно.

Они поставили свое суденышко у небольшого гостиничного причала, где в это время дня было относительно свободно, и пешком поднялись на несколько сотен метров к магазину Барри, где купили все необходимое и узнали местные новости.

В это время каждый год — вот уже пятнадцать лет подряд — проходили традиционные встречи рыболовов-любителей, проводивших вместе две недели отпуска; они съезжались со всей страны и привозили с собой свои лодки и катера, так что к вечеру у причала скапливалось множество ярких судов самой различной формы и размера.

Приезжали главным образом пенсионеры, как еще довольно крепкие, так и совсем дряхлые; они ловили рыбу неторопливо, спокойно, зная, что время у них есть, кое-кто ровно в двенадцать часов пил джин с тоником прямо в лодке, а потом все рыболовы как по команде, за исключением одного-двух самых заядлых, возвращались в гостиницу к ленчу. Затем они отдыхали и снова выходили в море часа в четыре, после чая, сознавая, что заслужили эту полуденную сиесту тяжким трудом, ибо, во-первых, считали делом чести вставать с рассветом, а во-вторых, потому что к вечеру наступало самое лучшее время для рыбной ловли.