И тут его снова оглушила боль; он упал на колени прямо в жидкую грязь, стоя на четвереньках, но удочку не отпускал; потом боль наконец чуть утихла, он дополз до ялика, перевесился через борт, вытащил бутылку с бренди и хлебнул так, что перехватило дыхание. Тяжело дыша и держа в одной руке фонарь, а в другой нож, он на коленях пополз обратно к рыбе. Чтобы увидеть ее целиком, он встал, качаясь от слабости, но вскоре головокружение прошло, и он наконец осмотрел этого невероятного горбыля со всех сторон. Жабры исполина то приподнимались, то опадали, плавники слабо шевелились, хвост время от времени ударял по воде, обдавая Джеймса фонтаном брызг, вспыхивавших алмазами в свете фонаря. Опаловые, бирюзовые, сиреневые, золотистые и розовые тона сверкали и переливались на его боках. Джеймс брел к берегу точно очарованный, все время спотыкаясь и оскальзываясь; его обуревали столь противоречивые чувства, что он готов был разрыдаться. И вдруг, точно освободившись от всех прочих ненужных мыслей, он решил, что именно сделает и каково будет его последнее усилие в этой невероятной схватке, где победителем не стали ни человек, ни эта фантастическая рыба. Опустившись на колени над притихшей в мелкой воде рыбиной, он перерезал лесу, выронил нож и обнял горбыля одной рукой, а потом, двигаясь на коленях рывками и помогая себе второй рукой, стал поворачивать огромную рыбью голову в сторону устья реки. Бока гиганта были гладкими и скользкими, но все же под толстым слоем слизи он чувствовал, какая у него крупная чешуя. Как-то в юности, вспомнил Джеймс, на ярмарке он попытался взобраться по столбу, густо обмазанному жиром и установленному посреди рыночной площади; бока огромного горбыля напомнили ему тот столб — неподвижные и твердые, но скользкие, как масло.

Джеймс встал и зашлепал по воде дальше; ему было уже по пояс, он тяжело, со стоном дышал, с огромным трудом продвигаясь вперед; один раз он потерял равновесие, упал прямо на рыбу, хватая воздух ртом, и почувствовал, что та вся дрожит. Когда стало глубже, рыба наконец распрямилась, разминая мускулы, изящно плеснула хвостом, мягко выскользнула у него из рук и исчезла в глубине.

Джеймс сидел по грудь в теплой воде, потом на четвереньках дополз до лодки, медленно перевалился через борт и вытянулся на дне, подложив под голову сумку со снастью. Звезд на небе, казалось, стало еще больше; близился рассвет. Вдали раздавались крики куликов-сорок, потом смолкли, и Джеймс спокойно взлетел следом за ними ввысь, устремив взор в звездное небо. Казалось, он чему-то улыбается.

Меченый, ничего не видя перед собой от усталости, наконец оказался на глубине, далеко от рифов и отмелей. Он медленно плыл безо всякой цели, просто чтобы быть в движении, как делал это всегда, ибо движение и было его жизнью. Кусок нейлоновой лески в метр длиной тянулся за ним следом, прикрепленный к серебряному крючку, застрявшему у него в губе; однако крючка он не замечал — слишком устал и не сразу отреагировал даже на акул, привлеченных его запахом и круживших все ближе и ближе. Однако настигнуть Меченого акулы не успели: удары его хвоста степенно слабели, и вот он медленно заскользил в тем глубину, навстречу тем живым звездам, что горели на океана, храня все великие тайны жизни.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Орлы медленно парили в вышине; оттуда хорошо был виден берег и раскинувшееся внизу плато, укрытое одеялом лесов и изрезанное речными ущельями. Виден был и город, и залив, и цепь холмов вокруг, с обеих сторон заканчивавшаяся скалистыми мысами, за которыми открывалось море, и волны его то набегали, то отступали в четкой последовательности день за днем — точно в такт дыханию огромного живого существа. Светло-зеленые поля, разбросанные среди них белые, с красными крышами домики и красноватые ленты дорог исчезали только там, где в небо поднималась синеватая горная гряда. Если бы орлы заинтересовались происходившим прямо под ними, на небольшой поляне у самого подножия гор, то смогли бы разглядеть двух мужчин возле невысокого куста, из которого торчало что-то белое.

У дальнего конца пастбища, где лес начинал спускаться по крутому склону в горную долину, лежала на спине овца, и это ее окоченевшие задние ноги виднелись среди засохших веток кустарника, который, казалось, расцвел белыми цветами — так много на нем было клочков овечьей шерсти. Если не обращать внимания на почерневшие уже кровавые пятна на шкуре, то мертвая овца больше всего походила на большого игрушечного медвежонка, который истрепался настолько, что его просто выбросили, чтобы не видеть, как из него вылезает начинка.

Сразу за поляной стеной поднимался лес, и уже на опушке, среди колючего кустарника, становилось значительно темнее.

Со стороны моря пастбище круто обрывалось в глубокое ущелье, где текла река с черной водой; заводи ее, безмолвные и спокойные, казались темными зеркалами в каменных рамах; в заводях отражались вершины больших деревьев, которые чуть покачивались, когда их легко касался летний ветерок, устремлявшийся к морю.

Сперва мужчины не заметили полуобглоданных останков овцы. Они какое-то время топтались вокруг, будто что-то прикидывая и измеряя, а потом один из них прислонил свою двустволку к ветке и небольшим топориком срубил верхушки двух уже достаточно крепких молодых деревьев. После этого он привязал ружье за ствол и приклад к оставшимся пенькам и принялся строить что-то вроде шалаша из веток и хвороста метрах в пятнадцати от привязанного ружья. Когда с этим было покончено, люди отвязали приклад ружья и тщательно нацелили стволы, то есть один целился, а второй лежал плашмя в шалаше лицом ко входу и следил за обоими стволами в щель, проделанную в густой листве.

— Так, повыше, — командовал он приятелю, — нет, чуть-чуть ниже, нет, слишком много! Да, вот так. Ну, теперь сам посмотри.

Он выбрался из шалаша, и они поменялись местами. Потом, убедившись, что все в порядке, вернулись к овце, подняли ее, перенесли к шалашу и засунули внутрь. Пока более высокий человек, тот, что срубил молодые деревца, упершись спиной в узловатый корень, ногой заталкивал тушу овцы поглубже, второй принялся разматывать нейлоновую леску. Потом высокий взял леску и начал хитрым образом устанавливать спуск: конец лески привязал на спусковых крючках ружья, затем набросил ее на маленький шкив, который прибил гвоздем к стволу соседнего дерева, затем протянул леску обратно и набросил на другой шкив; наконец он подвел ее к шалашу и закрепил поперек входа сантиметрах в двадцати от земли.

Потом они еще некоторое время повозились, подтягивая леску, чтобы не провисала, и поправляя всю получившуюся сеть.

Удовлетворившись проделанной работой, высокий сделал перочинным ножом насечки на коре обрубленных деревьев, отмечая положение стволов и приклада, затем отвязал ружье, защелкнул стволы, проверил, как закреплена леска на спусковых крючках, и осторожно спустил предохранитель. Тот, что поменьше, подошел к шалашу и заполз внутрь. Потом осторожно тронул пальцем туго натянутую леску.

— По-моему, должно сработать в любом случае: и если на нее навалится, и если вверх потянет, — сказал он.

Его приятель еще раз прицелился, щурясь поверх стволов.

— Если он заявится, — пробормотал он, — то проползет по земле вон под той веткой, а когда вцепится в овцу и станет тащить, то как раз должен задеть леску. Сам попробуй, нажми рукой. Потяни-ка леску вверх.

В напряженной тишине было слышно лишь, как где-то вдали переговаривается парочка попугаев; потом послышался резкий металлический щелчок бойка. Высокий держал приклад ружья, крепко прижимая его к обрубленному стволу дерева.