Проложенный штурманом Косолаповым курс пролегал как раз между двумя пожарами и шёл прямо на третий, на аэродром, где вспыхнул склад с горючим.

Полёт до Майкопа был позади. Оставались последние минуты, самые ответственные и трудные, после которых самолёт развернётся и ляжет на обратный курс.

Стрелка альтиметра показывала две тысячи метров. «Пора», — решил Гаврилов и выключил моторы.

Натужно грохотавшие весь путь четыре двигателя притихли, работая на малых оборотах, и самолёт перешёл в планирование. Он медленно снижался, и лётчик не спускал глаз с прибора высоты в расчёте выйти к аэродрому на предельно низкой для десантирования высоте — четыреста метров.

Правее Гаврилова сидел второй лётчик — лейтенант Сухих. В отражающемся от приборов свете капитан видел его профиль: по-мальчишески вздёрнутый нос, мягкий округлый подбородок, на месте глаз — тёмные провалы.

Стрелки на циферблате часов показывали 23.30. Самолёт Малиновского уже у аэродрома. Гаврилов заметил его. Закончив выброску парашютистов, он удалялся в лучах прожекторов.

Старший лейтенант Косолапов — штурман корабля — напряжённо смотрел в наведённый на аэродром прицел.

   — На подходе! — доложил он командиру.

   — Приготовиться! — подал тот знак в ответ. — Дать команду в салон!

Штурман поспешно поднялся и направился к двери.

   — А парашют где? — крикнул командир вдогонку. — Где парашют? Надевай немедленно!

Но Косолапов уже вышел.

«Бесшумно подойти не удастся», — отметил лётчик и включил двигатели на полную силу. Стрелка альтиметра показывала полкилометра высоты. Один из лучей прожектора метнулся к самолёту — стало до слепоты светло. И второй луч тоже осветил машину.

Началось! Гаврилов закрыл глаза: прожекторы ослепили его.

Впереди возникли разрывы. Они густо вспыхивали, образуя заслон на пути самолёта. И позади, догоняя самолёт, тоже рвались снаряды орудий.

Удар... Самолёт содрогнулся. Потом ещё один... И ещё... Капитан понял, что снаряды угодили-таки в самолёт, куда-то в хвост. Но самолёт оставался управляемым. Он продолжал лететь, и теперь аэродром уже совсем рядом. Только бы успеть добраться до цели и сбросить десантников!

Это уже дело штурмана Сергея Косолапова и находившегося в самолёте капитана Десятникова. Его же, Гаврилова, дело — вести самолёт.

Сашу Десятникова Гаврилов знал давно. Когда в роте проходили тренировочные прыжки, тот вёл все дела. Будучи заместителем командира роты, Десятников отвечал за парашютно-десантную подготовку личного состава.

Теперь он должен был сбросить с самолёта парней и возвратиться с экипажем назад.

Пересиливая грохот двигателей, из центрального отсека загремели пулемёты. Это били из спаренных крупнокалиберных «шкасов» башенные стрелки — недавно зачисленные в экипаж сержанты. Они целили в прожекторы, посылая в них одну очередь за другой.

Свет бил в самолёт через открытые люки, возле которых столпились десантники, ожидая команды. Чуть поодаль стоял штурман. В руках он держал кусок картона, на котором было написано: «Приготовиться!» Этот картон Косолапов заготовил накануне. На обороте картона была выведена команда: «Прыгай!»

И опять удар в самолёт!.. Скрежет разрываемого металла слился почти одновременно со взрывом. Дверцу в отсек, где находились башенные стрелки, сорвало. Пулемёты разом смолкли.

Ещё один взрыв прогремел у бомболюков, где находились шесть десантников. Двое упали у самых люков, через которые предстояло прыгать.

   — Освобождай люки! — кричал Десятников. — Освобождай!

   — Быстрей! Быстрей! — торопил штурман.

Мальцев и Нащёкин с трудом оттянули от люка товарища. Это был Василий Типко. Осколок угодил ему в шею, и из-за ворота куртки с меховым воротником лилась кровь.

Вторым был Алёша Пасюк, спокойный рыжеватый парень, трудяга в работе и любивший поспать да послушать байки. Ему осколок попал в бок, и он был ещё жив Он хрипел, но из-за гула ничего нельзя было понять.

Все в самолёте готовы были выброситься из этой летящей цели, по которой со всех сторон били с земли. Вокруг самолёта и сам самолёт секли очереди зенитных пулемётов и осколки снарядов. Десантников удерживала выдержка и привычка подчиняться командам.

Едва люки освободили, как штурман рванулся с места. Держа над головой картон с командой «Прыгай!», он толкал десантников и кричал, повторяя команду:

— Прыгай! Прыгай!

А сам так и был без парашюта. Он оставил его на земле.

Люки были неширокие, приходилось садиться на край и лишь потом соскальзывать вниз.

Уже ушли вниз три смены, когда снова прогремело. На этот раз снаряд угодил прямо в левый бак, куда вмещалось две тонны бензина. Взрыв потряс корпус, оглушил всех, кто находился в самолёте. Из вспоротой обшивки левой плоскости выплеснулось косматое пламя. Горел пол и стены фюзеляжа, шпангоуты и переборки. Горели люди.

Штурмана корабля Косолапова отшвырнуло куда-то. Лежали без сознания бортовой техник Гогин и его помощник Гонтарев.

Десантники бросились к люкам. Объятые огнём, они живыми факелами вываливались из самолёта. Весь в огне выпрыгнул Володя Гульник. За ним устремился Мальцев. Не сбив с себя пламя, он раньше времени раскрыл парашют, и тот вспыхнул.

Капитан Десятников стоял среди огня, руководя выброской. Самолёт наклонился влево, в сторону развороченного крыла, и капитан с трудом удержался на ногах. На нем горели полы куртки, меховой воротник.

   — Прыгай же! — толкнул он в люк очередного, последнего, и только тогда прыгнул сам.

Он летел, не раскрывая парашюта, больше половины расстояния, отделявшего самолёт от земли. Прыгать с задержкой раскрытия парашюта он умел. Сейчас к этому вынуждала обстановка: он рассчитывал, что в свободном падении воздух собьёт пламя, а кроме того, в воздухе он может уцелеть.

Первое, что он увидел, раскрыв парашют, был самолёт. Сильно накренившись на левое крыло, никем не управляемый бомбардировщик летел, объятый пламенем. Потом он перешёл в крутое пикирование и врезался в землю. На месте падения взметнулся огненный шар.

Неподалёку от Десятникова спускался кто-то из экипажа самолёта. Это был капитан Гаврилов.

Когда взорвался бак, горящий поток бензина быстро проник через сорванную дверь в кабину лётчиков. Пламя взвилось стеной между сиденьями. Всё вокруг скрывалось в густом дыме и огне.

   — Лейтенант! Сухих! — крикнул Гаврилов помощнику и протянул руку: кресло было пустым.

Тогда он стал работать штурвалом регулировки стабилизатора в надежде посадить самолёт на аэродром. Но самолёт не подчинился. Он продолжал терять высоту, всё более кренясь на левое крыло.

Прыгать! Немедленно прыгать! Лётчик встал на сиденье, с трудом подтянулся к левому борту. Несмотря на встречный вихрь, пламя бушевало. Оно обжигало лицо, шею, руки. На капитане горел реглан, даже сапоги охватило пламенем.

Закрыв глаза, Гаврилов перевалился через борт. Правая рука подсознательно дёрнулась к левому плечу, к кольцу. Он схватил его, потянул, но рука не могла выдернуть его из брезентового кармашка. Тогда он ударил левой рукой по правой и тотчас услышал шелест, а затем и тугой хлопок.

Первым к лётчику подбежал капитан Десятников.

   — Кто это?

Он вгляделся в распухшее незнакомое лицо. Кожа висела лоскутами, поблескивали выступившие капли жидкости, губы обгорели.

   — Серафим? Жив? А остальные?..

   — Не знаю, — прохрипел Гаврилов.

   — Да ты же горишь! — Реглан и в самом деле тлел, источая едкий запах. — Дай-ка я ножом...

Стащив с лётчика лямки, Десятников вспорол реглан. Гаврилову стало легче, однако боль не утихла.

Подбежал старшина Соловьёв и с ним три или четыре десантника.

   — К самолётам! — приказал капитан Десятников. — Соловьёв, не теряй времени!

Старшина и десантники бросились к самолётам.

   — Гульник, твой крайний слева! — командовал Соловьёв. — Щербаков, твои рядом два! Павленко, бери правей!

Теперь пулемёты, что вели огонь по самолётам, простреливали поле аэродрома. Но, боясь поразить «мессершмитты», пулемётчики не стреляли в сторону стоянки.