такой свободной, такой счастливой. Я оглянулся на Мэделин, которая держала одной
рукой алюминиевую биту и снова поправляла свой шлем другой рукой. Веснушки
рассыпались по ее щекам, и крошеная улыбка растянулась на ее лице, когда она увидела,
как ее мать подходила к полю. Мэделин подняла руку и возбужденно помахала своей
матери. Линда показала ей большие пальцы вверх и указала на поле.
Мэделин решительно кивнула и подняла биту, едва ли способная удерживать
металлическую трубу в своих ручонках
– Это они? – спросил Джетт.
Не способный произнести ни слова из–за комка в горле, я кивнул и шагнул
ближе, пока Мэделин ждала, когда перед ней встанет подающий.
Бегуны наполнили базы, в ожидании, когда Мэделин получит свою возможность
размахнуться.
– Подача, – крикнул один из тренеров.
Подняв биту вверх, она замахнулась прямо по направлению к подающему и
промахнулась.
– Страйк, – засчитал судья, бросая обратно мяч подающему.
Мэделин склонила голову, когда поняла, что промахнулась.
Мой желудок перевернулся от ее пораженного вида.
Линда подошла ближе к краю поля и нагнулась, чтобы Мэделин могла видеть ее.
– Детка, у тебя получится. Смотри на мяч и сильнее размахивайся, как мы и
тренировались. Ты сможешь сделать это, детка.
Мэделин подняла свои глаза к матери, снова поправляя свой шлем, и кивнула.
Она подняла биту, которая определено слишком большая для нее, и заняла позицию.
– Подача, – снова выкрикнул судья.
Мэделин глубоко вдохнула и снова замахнулась, в этот раз, попадая по мечу в
тот момент, когда ее шлем свалился на глаза.
– Беги, Мэделин, беги! – заорала Линда.
Мэделин забавно подняла свой шлем и огляделась, наконец–то, заметив мяч,
который она отбила прямо в центр шортстопа. Как детеныш жирафа, который побежал в
первый раз, она кинулась к третьей базе, сталкиваясь со своими партнерами по команде на
пути. Толпа засмеялась, пока тренер и Линда говорили Мэделин бежать в другом
направлении.
Мэделин вскарабкалась на ноги и пересекла ромб на другом конце поля, где
коснулась первой базы до того, как другая команда была способна выбросить мяч в
нужном направлении.
Все попытки были катастрофичными, вроде «какого черта я должна делать с
этим мячом»
– Это было весело, – сказал мне Джетт. Я слышал улыбку в его голосе, черт меня
побери, если мои губы не изогнулись от веселья.
Это не то, что я хотел увидеть. Я не хотел смотреть, как Линда подпрыгивала
вверх и вниз, беззаботно болея за свою дочку. Я не хотел смотреть, как побеждала
малышка Мэделин. Как будто у них все еще есть муж/отец, как будто я не украл у них
самого важного человека в их жизнях.
– Это не правильно, – пробормотал я Джетту, отворачиваясь.
– В смысле? – спросил Джетт, подходя ко мне.
– Они…счастливы, – я указал прямо на них. – Они, блядь, счастливы.
– И это проблема потому…?
Я провел рукой по своему затылку и посмотрел в небо, пока пытался подобрать
правильные слова, чтобы описать свои ощущения.
– Не знаю. Я просто думал…что они оплакивают потерю Маршала.
– Может, они пытаются двигаться дальше, Кейс. Что и ты должен сделать. То,
что ты только что видел – это две души, которые пытаются жить своей жизнью. Люди
двигаются дальше после трагичных событий. Сильные двигаются дальше, Кейс. Ты
должен сделать то же самое. Если счастливы они, если они наслаждаются жизнью, то и ты
должен делать то же самое.
– Я, блядь, не собираюсь у них учиться, – накинулся я на Джетта. – То, что у них
хороший день. Это не означает, что они не оплакивают свою потерю. Внешность всегда
обманчива.
Не дожидаясь возражений Джетта, я кинулся к машине. Бутылка виски
дожидалась меня дома, и она не выпьет себя сама.
Глава 17.
Мое настоящее…
Онемело.
Все мое тело онемело и не потому, что я просидел на жестком, деревянном полу
своей спальни несколько часов подряд. Нет, это от осознания, что Лайла – повзрослевшая
версия Мэделин.
Прошла неделя, как я говорил с Лайлой, неделя жизни в своей комнате, не
выходя за пределы своих крошечных четырех стен, кроме туалета или для пополнения
выпивки.
Диего и Блейн оставили все попытки вытащить меня из комнаты на четвертый
день, особенно после того, как я швырнул в них матрасом.
Моя комната разрушена, кровать перевернута вверх дном, комод лежит на полу,
а постель – у двери, блокируя проход всем посетителям. То, что было безопасным
убежищем, теперь место для раскаяния.
Ящик Marker’s Mark (марка бурбона) стоял передо мной, так же как и множество
пустых бутылок. Алкоголь сочился из моих пор, и каждый раз, как ходил в туалет, из меня
вытекал кусочек печени, но я оставался безмятежен. Разрушение моего тела было
желанным. Оно было почти кайфом для меня.
Моя голова в тумане, пока я разглядывал комнату от разорванных штор до
разбитого телефона, который лежал рядом с плинтусом на полу, после того, как я
швырнул им в стену. К тому же тут были множество дыр в стенах, где мой кулак врезался
в них в поисках небольшого облегчения от страданий, которые я испытывал.
Мои руки отекли, все в синяках и разбиты. Множество трещин испестрило их, а
кровь высохла коркой на моих костяшках.
Последний раз я принимал душ неделю назад, и хоть и пах, как гниющий труп,
мне было насрать. Единственное, что меня волновало – бутылка в моей руке и как быстро
она достигнет моих губ.
Я гордился своей способностью удерживать бутылку в руке, жить на
алкогольной диете и бесполезно растрачивать свою жизнь с каждой янтарной каплей.
Я принял вызов.
Я положил голову на руку, которая упиралась в колено, пока другой удерживал
бутылку за горлышко. Я уставился на пол, – холодный, твердый пол, – надеясь, что
мучительная жизнь подойдет к концу. В моем теле слишком много боли, слишком много
сожалений. Я обещал себе, что проживу такую жизнь в мучениях, расплачиваясь за грехи
через муки сожалений, но прямо сейчас, я отдал бы все, чтобы она закончилась.
Лайла потеряла своего отца, которого убили руки другого человека. Она
выросла в в системе опеки, защищая себя самостоятельно, молясь изо дня в день, чтобы
выбраться из своего положения, сбежать из ада, в котором жила.
Сейчас, она живет в разваливающейся квартире, проводя ночи на шесте для
похотливых и мерзких мужиков, которые хотят трахнуть ее на заднем сидении, попусту
