Тон его писем изменился. Он по-прежнему обладал чувством юмора, письма были полны насмешек, в них он интересовался новостями обо всех. Но он теперь не говорил нам открыто про свои занятия. Он делал лишь скрытые подсказки. Он вел речь о «кубинских друзьях» и своих статьях в медицинском журнале; о своем «странствующем доме» и предстоящем рождении первого ребенка, дочери Ильде-Беатрис; о своем восхождении на второй по высоте горный пик Мексики, о вулкане Попокатепетль (5426 метров – «Я штурмом взял Попо», – писал он нам) и научных работах. Мой отец жаловался на загадочность и каббалистический оттенок его посланий. Надо было расшифровывать не только его почерк, но и смысл его слов! Гораздо позже мы поняли, что опасное восхождение, из которого он вернулся с отмороженными ногами и обгорелым как на пожаре лицом, было на самом деле одним из этапов военных учений полковника Альберто Байо. Действительно, нужно было иметь отличное физическое состояние, чтобы передвигаться в кубинской Сьерра-Маэстре.

Однако он объявил нам, что однажды, «злоупотребив текилой», совершил «жест абсурдной галантности», попросив Ильду выйти за него замуж[34]. Он также упомянул о своем предстоящем участии в медицинском конгрессе в Венесуэле. Он собирался стать отцом и, казалось, начал серьезно относиться к работе. Может быть, он наконец-то найдет свое пристанище. Предпочтительно – в Аргентине, рядом со всеми своими. Мои родители, однако, по-прежнему были обеспокоены. Без сомнения, благодаря своему чутью… Мы были проинформированы о его задержании в тюрьме для иммигрантов «Мигель Шульц» летом 1956 года. На кубинскую ячейку «Движения 26 июля» обратило внимание федеральное руководство службы безопасности Мексики. Для них было очевидно, что группа готовилась нанести удар по Кубе. В письме, датированном апрелем 1956 года, Эрнесто фактически признался в своем растущем интересе к «доктрине Святого Карлоса» (Карла Маркса), «гораздо более интересной, чем изучение физиологии». И это чтобы в конечном итоге оказаться в тюрьме! Не имея новостей в течение долгого времени и страшно обеспокоенный этим, мой отец ворошил небо и землю, чтобы выяснить, что случилось с его сыном. Его двоюродный брат, адмирал в отставке Рауль Линч, был аргентинским послом на Кубе и имел возможность навести справки по дипломатическим каналам. В Мексике находились Улис Пети де Мурат и аргентинский посол Фернандо Лесика, который был дядей жены Роберто. Мой отец привлек всех этих людей, чтобы получить хоть какую-то информацию. Таким образом, мы узнали о существовании Фиделя Кастро.

Эрнесто смог наконец открыться и сказать нам правду. В письме к семье он в первый раз заговорил о Фиделе: «Фидель – это молодой кубинский лидер, который попросил меня присоединиться к его движению некоторое время назад, и это было прекрасное время». Мы получили информацию от третьих лиц, что из всех арестованных членов кубинской группы Эрнесто показал себя самым дерзким. Он был единственным, кто с гордостью признавал себя марксистом-ленинцем. Он закончил свое письмо словами: «Мы победим вместе с ней [кубинской революцией], или я погибну там. Если по какой-то причине, которую я не могу предвидеть, я не смогу написать снова, и если потом удача покинет меня, рассматривайте эти строки в качестве моего не столь пафосного, но искреннего прощания. С этого момента я не буду смотреть на свою смерть с сожалением».

Зная характер своего сына, моя испуганная мать начала поглощать все, что она могла прочитать про этого Фиделя Кастро, про которого она до этого никогда не слышала. Она хотела знать, в чьи руки попал ее Эрнесто. То, что она смогла узнать, не успокоило ее. Наоборот. Глубокое беспокойство моих родителей, ежедневная тревога укоренились в то время. Мой отец пытался задействовать свои связи с просьбой о свидании с Эрнесто в тюрьме. Эрнесто отвечал, прося его немедленно прекратить подсылать ему «подобного рода типов». Когда Улис Пети де Мурат посетил его, Эрнесто отверг любую помощь, какой не могли бы воспользоваться и его кубинские товарищи. Он отказался от лечения. Улис Пети де Мурат описал нам тогда его «прекрасную нравственную позицию». Он, казалось, был очень впечатлен честностью Эрнесто.

Новость о задержании «аргентинского врача» распространилась по всей Латинской Америке. Наша семья и друзья были поражены его «безрассудными замыслами». Они не лишили себя удовольствия сказать, что они думают о моих родителях. На улице Араос непрерывно звонил телефон. Родственники советовали нам надавить, ударить кулаком по столу, чтобы наставить Эрнесто на правильный путь. Я находил всю эту историю прекрасной, даже гениальной. Что за исключительный тип, этот мой брат!

Период, который я бы назвал «до Че», завершился и сменился эпохой «после Че», конфликтной в отношении нашей семьи. Мы активно переключились на деятельность Эрнесто, на его растущую популярность и особенно на его противостояние властям.

Мне только что исполнилось тринадцать, и мое политическое образование значительно продвинулась вперед. Мы много разговаривали с моей матерью. Наши отношения были более дружественными, чем просто отношения матери и сына. С другой стороны, я мало говорил о политике с моим отцом, потому что мы редко приходили к согласию. В этой области мои предпочтения были на стороне матери и моей сестры Селии. И Эрнесто, конечно же, не отставал от них. Его письма продолжали приходить регулярно.

Я до сих пор помню первый раз, когда он подписался «el Che». Это было письмо к матери от 15 июля 1956 года. Как стало понятно, Фидель Кастро планировал вторжение на остров с участием ее сына, и она направила письменный выговор Эрнесто, в котором выразила свое недоумение и сомнения по этому поводу. Куба не была его родиной. Если ему так хотелось бороться с несправедливостью, почему же он не боролся против нашего национального тирана, вместо того чтобы ставить свою жизнь в опасность где-то за тысячи километров? Аргентиной управлял Педро Эухенио Арамбуру, генерал, ответственный за revolución libertadora (освободительную революцию), другими словами, за переворот 1955 года против Перона. Арамбуру был очередным диктатором, который преследовал перонистов, заключал в тюрьму или убивал их. Его фанатизм дошел даже до принятия закона, сделавшего незаконной перонистскую пропаганду, упоминание имен Эвы и Хуана Перона, хранение их изображений, символов или скульптур и т. д. Это преследование способствовало зарождению движения «Монтонерос»[35].

Моя мать боялась за своего сына. Умирая от волнения, она попыталась впервые набросить на него поводок, несмотря на то что ему было уже двадцать восемь лет. Со своей стороны, Эрнесто привык к тому, что мать поддерживала его во всем. Полагаю, он был удивлен тем, что его вдруг стали так жестко увещевать. Я воспроизведу ниже часть его ответа, потому что это важное письмо стало поворотным моментом в нашей жизни:

«Я не Христос и не филантроп, vieja, я полная противоположность Христу, а филантропия, как мне кажется, – ничто по сравнению с вещами, в которые я верю. Я буду бороться всем доступным мне оружием, и я постараюсь повалить противника на землю, вместо того чтобы позволить распять себя на кресте. Что касается голодовки, ты не права полностью: ее начинали два раза; в первый раз они выпустили двадцать одного из двадцати четырех заключенных нашей группы, а после второй они объявили об освобождении Фиделя Кастро, лидера Движения, и оно должно произойти завтра. Таким образом, только два человека, включая меня, остаются в тюрьме. Я не хочу, чтобы ты думала, как намекает Ильда, что этими двумя людьми пожертвовали, мы просто те, у кого документы оказались не в порядке, поэтому мы и не имеем доступа к тем же ресурсам, что и наши товарищи. Я намерен просить убежища в ближайшей стране, чего непросто добиться из-за интерамериканской [sic] репутации, в которую меня обратили, и ждать там, когда захотят действительно воспользоваться моими услугами. Я повторяю, что существует вероятность того, что я не смогу писать вам в течение более или менее длительного периода времени.