Моя бабушка Линч перенесла кровоизлияние в мозг. Как только Эрнесто узнал об этом, он бросил все в Кордове и немедленно вернулся в Буэнос-Айрес. Он не отходил от ее изголовья. Он пытался приготовить еду и питье, с бесконечным терпением вытирал ей лоб. Но ничего не удалось поделать, и она умерла семнадцать дней спустя.

Эрнесто переехал в нашу комнату. В ней было тесновато, но она выходила на большой балкон. В ней стояли двухъярусные кровати, шкаф для одежды и комод, плюс там были две полки и стол, на котором громоздились книги. Я как самый молодой был отправлен на старый диван в столовую, но мне было все равно: Эрнесто вернулся, и на этот раз он останется! Огромная радость переполняла меня. Он поступил на медицинский, где повстречал свою лучшую подругу, Берту Хильду «Титу» Инфанте. Они тут же стали неразлучны и сразу же начали делиться друг с другом литературными открытиями, философскими, политическими и медицинскими мыслями. Когда жизнь разъединяла их, они поддерживали отношения по переписке, интимной и очень красивой, которая продолжалась до самого конца. Кстати, Тита является автором лучшего текста, который когда-либо был написан про Че[28].

В университете Эрнесто не блистал, но имел хорошие оценки. Он отличался способностью поглощать впечатляющее количество курсов. Был ли он увлечен учебой? Конечно же, нет. Однажды Анна-Мария и ее подруга Ольга подхватили какую-то болезнь, похожую на экзему. Их ноги внезапно покрылись красными пятнами. Обеспокоенные, они поинтересовались мнением Эрнесто. Он ответил, смеясь: «Да что я знаю? Пойдите лучше к врачу!» Ольга боялась его. Или, вернее, она сильно смущалась. Он постоянно дразнил ее, и она никогда не знала, что ответить. Эрнесто был асом в остроумии, но иногда его шутки оказывались весьма едкими. Он был очень умен и игрив с девушками. Это его забавляло. В его присутствии женщины, казалось, теряли все свои средства защиты.

Начав специализироваться на аллергии под руководством профессора Пизани, известного аллерголога, он решил использовать нас в качестве подопытных кроликов. Все отказались. Никогда не было известно, чего от него ожидать! На самом деле, когда один наш друг наконец-то согласился участвовать в экспериментах, Эрнесто сделал ему несколько инъекций, и он от них заболел. Так что наш доктор-подмастерье, к огорчению моего отца, сосредоточился на кролике, жившем на террасе. Эрнесто это не волновало. В то время мнение отца больше не интересовало никого. Он потерял для нас авторитет. А вот кролику удалось бежать, выпрыгнув с террасы на улицу. Весь квартал тогда пришел в смятение: наши соседи были убеждены в том, что Эрнесто привил ему какой-то вирус, от которого могут заразиться все.

Подражая отцу, Эрнесто разрывался между несколькими домами: домом моей матери, домом бабушки, домом тети Беатрис и студией на улице Парагвай. Редко кто знал, где он находится, и никто не задавал вопросов. Он появлялся и исчезал. Ему нужна была тишина, чтобы заниматься, а в нашем доме происходила перманентная революция. У нас он любил сидеть на балконе с книгой. Когда он не был на лекциях или в музее естественной истории с Титой Инфанте, он все свое свободное время читал, писал, играл в шахматы и пытался что-то заработать. Он всегда торопился, и, казалось, что ему вечно и безнадежно не хватает времени. Чтобы заработать денег, он ввязывался в разные сомнительные предприятия. А начал он с производства инсектицида, который он создал в гараже путем разделения хлорного препарата «Гамексан» и смешения его с тальком. Так появился яд для тараканов, который он назвал «Вендавалем» и даже запатентовал. Порошок помещался в маленькие зеленые круглые коробочки, которые он потом продавал соседям. Мой отец сразу же предложил ему помощь, представив своих друзей-инвесторов. Эрнесто ответил: «Ты, возможно, думаешь, что я собираюсь позволить твоим друзьям проглотить меня?» Знакомые моего отца были все из верхушки: политическими деятелями, рулевыми промышленности, землевладельцами, и Эрнесто уже начал относиться к таким типам с подозрением. Через несколько месяцев он вынужден был прекратить производство «Вендаваля»: его продукт не только не дал ожидаемого результата, но проникал повсюду, а запах у этого порошка был невыносим.

Идеи Эрнесто всегда выглядели фантастически. В этом он был похож на моего отца. После провала «Вендаваля» он решил купить партию обуви при ликвидации торгового центра, чтобы перепродать ее и заработать немного денег. Приехав домой, он обнаружил, что вместо того, чтобы продать нормальные пары, ему впарили сотню одних левых ботинок! И он остался один на один со всеми этими ботинками, и ему даже пришлось мужественно носить какие-то образцы!

Одним из его самых больших успехов того времени стало освобождение от военной службы. «Эти дерьмовые легкие наконец-то послужили мне!» – воскликнул он тогда. Униформа? Только не для него. Он ненавидел протокол, о чем родители, посмеиваясь, говорили, что он даже не знает, что это такое, он издевался над буржуа и продолжал не обращать никакого внимания на свою одежду.

Я был еще совсем ребенком, но я уже знал, что мой старший брат – уникальный персонаж. Я сравнивал его с Роберто, который гораздо лучше ладил с моим отцом и вел себя более достойно для сына буржуа. От него исходило меньше беспокойств, он часто встречался с детьми из хороших семей и играл в регби за команду Сан-Исидро. В то время регби был спортом для «золотой молодежи». Как я уже говорил, Эрнесто также был частью этой команды, прежде чем прекратить играть, несмотря на протесты моего отца. Позже я последовал его примеру: я ненавидел эту элитарную атмосферу.

Я много тусовался с разного рода людьми, с головорезами и маргиналами. Я чувствовал себя с ними вполне комфортно. Мы вместе играли в футбол с опьянением, которое может дать только уличная свобода. Я познал дух товарищества, скромность и закон тишины, правила поведения, которые потом окажутся очень полезными во время моего задержания. Нашими худшими врагами были полицейские. Однажды меня притащили в участок за какое-то мелкое преступление. Квартал был полон разного рода головорезов. Мы знали про их деятельность, но никому и в голову не приходила мысль о том, чтобы пойти донести на них или даже пытаться комментировать их проступки. В их присутствии я вынужден был специально обеднять свой словарный запас, по крайней мере, если я хотел, чтобы меня продолжали принимать в нашей банде. Меня обвиняли в том, что я говорю, как большой человек, что я слишком зрелый для своего возраста, что я выражаюсь очень внятно, а это контрастирует с моим небольшим ростом. Своей зрелостью я был обязан Эрнесто. С детства он советовал мне, что́ читать, объяснял многое, говорил о политике на равных. Я просто не мог не попасть под влияние его эрудиции. Он также научил меня непристойным стихам, которые я поспешил повторить подругам моих сестер. Это потрясло их. Я рассказал об этом Эрнесто: он расхохотался. Эрнесто обладал глубоким чувством собственного достоинства. У него не было пощады для себя, и он никого не прощал, никому не делал одолжения. Его жесткость и целостность давали ему право быть требовательным с другими. Но не все горели желанием подчиняться его правилам. Он был одновременно разумным и негибким. Для него время делилось на небольшие отрезки веселья и большие периоды работы. Он никогда не останавливался, он постоянно думал о следующем шаге, о будущих проектах. Он был настоящей машиной! На Кубе, когда он станет министром промышленности, он будет работать по двенадцать-четырнадцать часов в сутки, например, он добровольцем пойдет собирать урожай сахарного тростника в рамках программы, которую он сам и создаст.

Одно из главных событий произошло, когда я учился в лицее. Другие, возможно, придавали этому лишь относительное значение, но для меня, взращенного в атеистической гиперполитизированной среде, это была катастрофа. Я говорю о поправке к закону 1420 о народном образовании, которая предполагала возвращение религиозного воспитания в школы. Я вместе с группой учеников начал противостоять этому. Это стало моим первым столкновением с репрессиями и гражданским правом. Я стал одним из основателей Ученического центра. Именно в это время и началась моя активная деятельность.