Камера движется в дом, где в оцепенении чапаевцы поют песню о гибели Ермака и его дружины. Василий Иванович поднимается, переходит избу и подсаживается к Анке и Петьке, говоря с ними об их будущей жизни и о смерти, подхватывает слова песни и выводит их почти соло: «на славу и на смерть зовущий»[596]. Заданная в увертюре тема фильма здесь получает свое настоящее место: главный жизненный поединок героя — это единоборство со смертью.

По завершении песни даны пейзажи, впервые в фильме, — живописные, спокойные, безлюдные: широкая панорама Урала — Яика, сверху, с горы, вода сверкает под солнцем; два дома, окруженные деревьями, над прудом при загорающейся заре — «зеленый сад» Чапаева. И для протяжной песни, и для фильма река — торжественная светлая стихия смерти, не прекращающая движения. В песне река — Урал — Яик — прославлена, почти обожествлена за красоту, движение и вмещение смерти:

В фильме берег усеивается телами. После смерти Чапаева вновь дан вид Яика сверху, но сузившегося и с потемневшей водой.

Чапаеву авторы предназначили умереть в водах реки — вид смерти, песенный и легендарный, — наиболее обратимый, предполагающий неокончательность, возможность возвращения. Разин, тесно связанный с рекой всей своей судьбой, и тонет и не тонет в воде. Легенда рассказывала, как он, преследуемый врагами, расстелил на воде свою кошемку, сел на нее и уплыл, кидая долетавшие до него пули обратно[598]. Песня о смерти молодца при переправе считается разинской, хотя, возможно, искусственно связана с разинской темой.

Не будем здесь пускаться в рассуждения об архетипическом, символическом, мифическом, инициационном значении мотива смерти при переплывании реки — все это общеизвестно. Существенно, что благодаря сюжету о смерти героя в могучей реке частью художественной структуры фильма стал эффект, сформулированный Мандельштамом: «утонуть и вскочить на коня своего»[600]. Советское общество тридцатых годов, лишившееся многих традиций, защитных форм, религиозных и культурных, в фильме «Чапаев» обрело возможность традиционного, архетипически необходимого переживания обратимой смерти. Основной аудиторией фильма были мальчишки 10–15 лет, смотревшие его многократно в течение дня, глубоко вовлекавшиеся в процесс «утонуть и вскочить на коня». Большинству этих зрителей предстояло вскоре погибнуть на мировой войне. Ни в одном из этих случаев нельзя знать, помог ли опыт «Чапаева»; несомненно, однако, что он был предоставлен.

Напомним: герой повести Н. В. Гоголя (далее — Н.В.Г.) «Записки сумасшедшего» Аксентий Ив. Поприщин, сорока двух лет, из каких-никаких дворян, в чине Акакия Акакиевича Башмачкина, — на фоне завышенной самооценки, неразделенной любви к дочери начальника департамента и чтения газеты «Северная пчела» — трогается умом в городе Петербурге и принимает себя за испанского короля. Его увозят в дом скорби (в Обуховскую или в открытую в 1832 г. больницу «Всех скорбящих» — 11-я верста по дороге на Петергоф), который он принимает за Эскуриал, пользуют холодным водолечением и палками. Наступает краткая ремиссия, о чем отчасти свидетельствует прощальный монолог героя, обращенный и к родной матушке, и к Матушке-Заступнице с просьбой о защите. И стремится он уйти и в дом родной, и в дом вечности:

И последняя фраза — возвращение, срыв в безумие: «А знаете ли, что у алжирского лея под самым носом шишка?».

Шишка! Шишка-вульгарис? С чем едят эту шишку? Как шиш? С маслом? Обычно полагают, что Н.В.Г. оставил нам блестящий образец паремии, к которой мы обращаемся, если намерены подчеркнуть абсолютную немотивированность чьих-либо поступков или высказываний. Такая вот в огороде бузина…

Шишка под носом? Место-то особенное… Вот во второй редакции «Портрета» квартальный спрашивает Чарткова об одной из его картин: «А у этого зачем так под носом черно? табаком, что ли, он себе засыпал?» — «Тень, — отвечал он [Чартков] на это сурово <…>». — «Ну, ее бы можно куда-нибудь в другое место отнести, а под носом слишком видное место». Собственно говоря, на этой телесной площадке, между носом и верхней губой, шишке-то особенно и не развернуться. Разве что прыщику? Как у майора Ковалева? Так и у него прыщик не под носом, а на носу!

Попробуем, из напускной недоверчивости, усомниться в том, что финальная фраза повести ну никак не связана с судьбой героя. Правда, в прозе Н.В.Г. то и дело возникают словечки, детали, сцены и т. д., как бы не идущие к делу, но наш случай, вроде бы, не из их числа.

Итак, отправляемся на поиски мотивации. Тронулись. Немедленно возникает препятствие. Позвольте все же спросить, о какой, собственно, шишке идет речь? Что за шишка растет у алжирского дея под самым носом? Какова ее природа, характер, особенности? Для носителей языка Лескова, Толстого, Чехова и т. д. вопрос пустяковый: шишка — она и есть шишка!

С другой стороны. Известно множество переводов «Записок сумасшедшего». На английский, к примеру, около десятка. В отличие от русского читателя, представления переводчиков о том, как понимать гоголевскую «шишку», разнятся. Вот образцы: