7 декабря 1954 Обыкновенный ужас Кругом народ — неизбежные посторонние. Ну как нам быть при этом с любовью? Если рука так ласково тронет, Разве можно сохранить хладнокровие? Глаза наточены, наточены уши У этих всех… наших ближних. Они готовы просверлить нам душу, Ощупать платье, верхнее, нижнее. А ну-ка представим себе помещение, Где на воле нам жить придется. Оконца слепые для освещения, Под щелястым полом скребется То ли крыса, то ли другая гадина. А кругом-то всё нары, нары, А на нарах… Боже! Что там «накладено»! Тряпки, миски. И пары, пары… Морды, которые когда-то были Человеческими ясными лицами. И мы с тобой здесь… Но не забыли, Что когда-то жили в столице мы. Мы поспешно жуем какой-то кусок. Надо спать, не следует мешкать. И ложимся тихонько мы «в свой уголок» В темноте зловонной ночлежки. Ну как же при этом быть с любовью? Кругом народ, посторонние. На грязной доске, на жестком изголовье Мы любовь свою похороним. Похороним, оплачем, всё-таки веря, Что всё это временно терпим мы, Что мы не пошляки, не грубые звери В этом мире спертом и мертвенном. «Временно, временно…» А время тянется. А для нас когда время наступит? Быть может, когда в нас жизни останется Столько же, сколько в трупе. Ты боишься, что Ужас Великий грянет Что будет страшней и хуже. А по-моему, всего страшней и поганей Наш обычный, спокойный ужас. 18 декабря 1954 «Украдкою… — от слова „кража“…» Украдкою… — от слова «кража» — Родится ласка в тишине. Мы не выходим из-под стражи, За нами смотрят и во сне. Глаза чужие рядом, близко, Глаза, как грязная вода, Нас заливает мутью склизкой И день, и ночь, всегда, всегда. 24 декабря 1954 «Загон для человеческой скотины…» Загон для человеческой скотины. Сюда вошел — не торопись назад. Здесь комнат нет. Убогие кабины. На нарах бирки. На плечах — бушлат. И воровская судорога встречи, Случайной встречи, где-то там, в сенях. Без слова, без любви. К чему здесь речи? Осудит лишь скопец или монах. На вахте есть кабина для свиданий, С циничной шуткой ставят там кровать: Здесь арестантке, бедному созданью, Позволено с законным мужем спать. Страна святого пафоса и стройки, Возможно ли страшней и проще пасть — Возможно ли на этой подлой койке Растлить навек супружескую страсть! Под хохот, улюлюканье и свисты, По разрешенью злого подлеца… Нет, лучше, лучше откровенный выстрел, Так честно пробивающий сердца. 1955 «Иногда поэма великолепно льется…» Иногда поэма великолепно льется, А иногда качаешь И конца не чаешь, Как воду из пересохшего колодца. Вот например: ЛЮБЛЮ — Какое медово-благоуханное слово, И мусолишь его с ловлю, хвалю, мелю, лю-лю, И получается, извините, дерьмово. …А где-то собираются тучи И замешиваются всё гуще над всеми, Над нашей «кипучей, могучей». Ну можно ли в такое время Рифмовать: люблю, в хмелю, киплю и сплю? А представьте себе, что можно! Когда на душе тревожно, Непременно надо любить КОГО-ТО. Ведь ЧТО-ТО никогда не спасет, А испугает и потрясет. Не спасают надежда или работа, А спасает КТО-ТО. Ты спасаешь, ты спасаешь меня, Быть может, против собственного желания. И вот поэтому, рифмами звеня, Я тебе вручаю послания. Сидит поэт Много лет, И хорошо, что он любит. Быть может, скоро Огромные хоры Архангелов в трубы вострубят. Всех призовут На Страшный Суд, И начнется последняя суматоха. Я смеюсь, и мне хорошо с тобой, Когда мы рядом, тело с телом, душа с душой. А вообще мне очень, очень плохо. 1955 Возвращение Вышел Иван из вагона С убогой своей сумой. Народ расходился с перрона К знакомым, к себе домой. Иван стоял в раздумье, Затылок печально чесал. Здесь, в этом вокзальном шуме Никто Ивана не ждал. Он сгорбившись двинулся в путь С убогой своей сумой, И било в лицо и в грудь Ночною ветреной тьмой. На улицах было тихо, И ставня закрыли дома, Как будто бы ждали лиха, Как будто бы шла чума. Он шел походкой неспорой, Не чуя усталых ног. Не узнал его русский город, Не узнал и узнать не мог. Он шел по оврагам, по горкам, Не чуя натруженных ног, Он шел, блаженный и горький Иванушка-дурачок. Из сказок герой любимый, Царевич, рожденный в избе, Идет он, судьбой гонимый, Идет навстречу судьбе. |
