II. За звездою медлит звезда, Остановились и не дрожат. И готовы упасть сюда, В земной златоцветный сад. И вам, небесным, и мне Желанны эти плоды, Но нам от них не пьянеть, Не отомкнуть чужие сады! Носилась на паре крыл Я в космосе без преград, А здесь в рабу превратил Меня недоступный сад. III. Приникла к ограде глухой, Услышит ли сад мой крик? Листочек ломкий, сухой, Один листочек мне подари. Я его прижму к губам, Как твой созревший гранат… Но неподвижно внемлет мольбам Неумолимый сторож-стена. Октябрь 1921 Единый Это звезды мои любимые Призывают в твоей глубине, Чего ищу я, тайной томимая, На твоем сокровенном дне. Всё так же мглиста стезя междузведная, Все так же сердце — в кругу планет, Но из палящей, из огненной бездны Поднимаешься ты ко мне. К великой скорби новых служений, Моя мудрость, себя приготовь. В круговороте смертей и рождений Мы воздвигнем нашу любовь. Ты слышишь в хаосе, милый, дыхание Нерожденных детей-светил, Эти буйственные взывания Величавых бесформенных сил. Приняла головой преклоненной Материнский страстный венец. — Дитя мое, мир нерожденный, Приблизился твой отец. Октябрь 1921 Пляс I. В этот вечер нерадостный стала Я веселой и жуткой на час. Я пушусь под напев разудалый, Под безумное гиканье в пляс. Взбунтовалась тревожно гармоника, Подойдите поближе к окну. К вам на улицу я с подоконника В исступленной пляске спрыгну. Жутко-весел напев разудалый, Он угрозой свистит в темноту, Что ж, гармоника? Я не устала, Побунтуй ещё час, побунтуй. Надоели мне тихие песни, Мне не надо торжественных чувств. Утонуть, без остатка исчезнуть Я в мучительном плясе хочу. Беззащитною гибкой лозиной В пляске-ветре жестоком кручусь. Я смешала с великой кручиной Безнадежную дерзость и грусть. Ты, взглянув на меня в отдаленье, Отступил бы поспешно на шаг. Ну, так что же! Ведь не быть перемене — Так присвистни и гикни, душа! II. Я больна. Не люблю я танца. Перестаньте на танцы звать. Я горю предсмертным багрянцем, Неудобна моя кровать. Ну, я встану. Только уйдите. Я последний танец спляшу. На ногах железные нити, В голове неотвязный шум. Я танцую. Легко, как в сказке, Не касаясь пола, лечу. Кто там смотрит сурово, без ласки И немножко хмурясь, чуть-чуть? Счастлив, кто ослушаться может, А я должна танцевать. И упасть на смертное ложе, На больничную мою кровать. Вот капли предсмертного пота Едко ползут по лицу. Я кончу… О, что ты, что ты! Потанцуй, ещё потанцуй. III. Я горюю совсем по-особому: Я с горем рыдать не люблю. Закружимся с горем мы оба В веселом и злобном хмелю. Я горюю — мучителю с вызовом В бесцветные очи смотрю. «Я рада. Съедай же, догрызывай Немирную душу мою». Обо мне затевают споры: Притворщицей звать иль больной. И никто рокового танцора Не видит рядом со мной. Ну, горе! Постой, я устала, Сейчас упаду… Поддержи! И тихо оно прошептало: «Ну, кто же кого закружил?» IV. Нарушен ход планет. Пляшут, как я, миры. Нигде теперь центра нет, Всюду хаос игры. Нет центра в душе моей, Найти не могу границ. Пляшу всё задорней, бойчей На поле белых страниц. Космический гимн не спет, — Визги, свисты и вой… Проверчусь ещё сколько лет Во вселенской я плясовой? (1921–1922) Дурочка Я сижу одна на крылечке, на крылечке, И стараюсь песенку тинькать. В голове бегает, кружится человечек И какой-то поворачивает винтик. Я слежу вот за этой серенькой птичкой… Здесь меня не увидит никто. Человечек в голове перебирает вещички, В голове непрестанное: ток, ток. «Это дурочка», — вчера про меня шепнули, И никто не может подумать о нем. А, чудесная птичка! Гуленьки, гули! Человечек шепчет: «Подожги-ка свой дом». Голова болит из-за тебя, человечек. Какой вертлявый ты, жужжащий! Как тонок! Вытащу тебя, подожгу на свечке, Запищишь ты, проклятый, как мышонок. |
