1950 Старуха Нависла туча окаянная, Что будет — град или гроза? И вижу я старуху странную, Древнее древности глаза. И поступь у нее бесцельная, В руке убогая клюка. Больная? Может быть, похмельная? Безумная наверняка. «Куда ты, бабушка, направилась? Начнется буря — не стерпеть». «Жду панихиды. Я преставилась, Да только некому отпеть. Дороги все мои исхожены, А счастья не было нигде. В огне горела, проморожена, В крови тонула и в воде. Платьишко всё на мне истертое, И в гроб мне нечего надеть. Уж я давно блуждаю мертвая, Да только некому отпеть». 1952 Герои нашего времени Героям нашего временя Не двадцать, не тридцать лет. Тем не выдержать нашего бременя, Нет! Мы герои, веку ровесники, Совпадают у нас шаги. Мы и жертвы, и провозвестники, И союзники, и враги. Ворожили мы вместе с Блоком, Занимались высоким трудом. Золотистый хранили локон И ходили в публичный дом. Разрывали с народом узы И к народу шли в должники. Надевали толстовскую блузу, Вслед за Горьким брели в босяки. Мы испробовали нагайки Староверских казацких полков И тюремные грызли пайки И расчетливых большевиков. Трепетали, завидя ромбы И петлиц малиновый цвет, От немецкой прятались бомбы, На допросах твердили «нет». Всё мы видели, так мы выжили, Биты, стреляны, закалены, Нашей родины злой и униженной Злые дочери и сыны. 1952 Я Голос хриплый и грубый,— Ни сладко шептать, ни петь. Немножко синие губы, Морщин причудливых сеть. А тело? Кожа да кости, Прижмусь — могу ушибить. А всё же — сомненья бросьте, Всё это можно любить. Как любят острую водку, — Противно, но жжет огнем, Сжигает мозги и глотку И делает смерда царем. Как любят корку гнилую В голодный чудовищный год, — Так любят меня и целуют Мой синий и черствый рот. 1954, Коми АССР, Абезь
Июль Июль мой, красный, рыжий, гневный, Ты юн. Я с каждым днем старей. Испытываю зависть, ревность Я к вечной юности твоей. Ты месяц моего рожденья, Но мне ноябрь сейчас к лицу, Когда, как злое наважденье, Зима сквозь дождь ползет к крыльцу. Но и в осеннем неприволье Листва пылает, как огни, И выпадают нам на долю Такие золотые дни, Что даже солнечной весною Бывает золото бледней, Хмелеет сердце, сладко ноет Среди таких осенних дней. 1954 Благополучие раба И вот благополучие раба: Каморочка для пасквильных писаний. Три человека в ней. Свистит труба Метельным астматическим дыханьем. Чего ждет раб? Пропало все давно, И мысль его ложится проституткой В казенную постель. Все, все равно. Но иногда становится так жутко… И любит человек с двойной душой, И ждет в свою каморку человека, В рабочую каморку. Стол большой, Дверь на крючке, засов — полукалека… И каждый шаг постыдный так тяжел, И гнусность в сердце углубляет корни. Пережила я много всяких зол, Но это зло всех злее и позорней. 1954 «Смеюсь, и хочется мне плакать…» Смеюсь, и хочется мне плакать, Бесстыдно плакать над собой, Как плачет дождь в осеннем мраке Над жалкой речкою рябой. В одежде и в душе прорехи, Не житие, а лишь житье. Заплачу — оборвется в смехе Рыданье хриплое мое. Смеюсь, как ветер бесприютный, Промерзший в пустоте степей. Он ищет теплоты минутной, Стучится он у всех дверей. Смеюсь… В трактире, на эстраде Смеется так убогий шут, Актер голодный. Христа ради Ему копейки подают. 1954 «Ожидает молчание. Дышит…» Ожидает молчание. Дышит И струной напрягается вновь. И мне кажется: стены слышат, Как в артериях бьется кровь. От молчания тесно. И мало, Мало места скупым словам. Нет, нельзя, чтоб молчанье ждало И в лицо улыбалось нам. |
