Введение в прозаический текст небольших стихотворений, содержащих не вполне ясный (а иногда и вовсе загадочный) намек на какую-либо басню или рассказ, наблюдается уже в древнейших индийских прозаических сочинениях[506]. Чередование более пространных рассказов в прозе и кратких стихотворений на ту же тему характерно и для буддистских сборников притч (джатак), имеющих много общего с «Панчатантрой». Прием повторения до и после прозаического рассказа одного и того же назидательного стихотворного намека на содержание этого рассказа мы находим в сочинении о государстве, написанном Каутильей (Kauṭilya). Это представляет особый интерес потому, что труд Каутильи мог быть одним из источников для автора «Панчатантры»[507].
Чередование прозаических рассказов и стихов было, следовательно, отличительной чертой древнеиндийской литературной традиции. Но в «Панчатантре» этот прием приобретает особое значение, потому что стихотворение, обычно не вполне ясное, служит мотивировкой для введения нового рассказа, который призван раскрыть стихотворный намек. Смена стихотворений, басен и новелл оказывается необходимой для развертывания повествования. Поскольку каждый новый рассказ вдвигается в сборник, как вставной ящик, границы «Панчатантры» могут расширяться и включать (в различных редакциях) новые и новые эпизоды.
Построение новелл «Панчатантры» отличается большим разнообразием, не сводимым к единой формуле[508]. Во многих рассказах простая сюжетная схема усложняется благодаря неожиданной концовке, свидетельствующей о большом искусстве повествователя. Рассказ об обманутом муже, тайком вернувшемся для того, чтобы убедиться в неверности супруги, получает неожиданное завершение, когда жена находит нравственное объяснение своей измены и благодаря этому вдвойне обманывает своего мужа. Такое усложненное построение характерно не только для новелл «Панчатантры», но и для многих басен и сказок, входящих в сборник. Так, басня о птице, поссорившейся с морем, явственно делится на две части, что отмечал еще А. А. Потебня в своем исследовании по теории басни[509]. Первая часть, где море уносит волною яйца высокомерной птицы, представляет собой обычную басню с простым сюжетом. Вторая же часть, где рассказывается о вмешательстве богов Вишну и Гаруда, превращается в сложное мифологическое повествование, выходящее за рамки простой басни.
Усложнение обычных басенных или сказочных мотивов и введение реалистических подробностей стирает грань между басней, сказкой и новеллой. О многих рассказах «Панчатантры» трудно сказать, к какому жанру их следует отнести. Возникает особый тип повествования, где на равных правах выступают очеловеченные животные, мифологические существа и обычные люди. Басни отчасти утрачивают условный и отвлеченный характер, но вместе с тем и реалистическим новеллам «Панчатантры» сообщаются черты назидательности, присущей басням.
Назидательный характер сборника особенно отчетливо проявляется в том, что отдельные действующие лица часто оказываются воплощением одного лишь качества, обычно обозначаемого уже самим именем персонажа, так как большинство имен действующих лиц в «Панчатантре» имеет ясное значение, отражающее главные черты героя и его назначение в рассказе! Но несмотря на скупость красок, которыми рисуется психология персонажей, характер большинства из них изображен очень живо. Наглядность зарисовок бытовых сцен и поэтических описаний индийской природы делает осязаемым и тот фон, на котором развертывается действие новелл и басен.
Стиль «Панчатантры» не является единообразным. В одних рассказах преобладает сжатость в изложении событий и разговор действующих лиц немногословен. В других же рассказах мы встречаемся с риторическими украшениями, игрой слов, звукописью и вычурной образностью. Как и другие памятники санскритской литературы, «Панчатантра» отличается удивительным разнообразием синонимов.
Как установлено исследователями XX в., оригинал «Панчатантры» написан на санскрите. Выбор этого языка не случаен. Многообразие литературных языков Индии первого тысячелетия н. э. было связано с различиями в религиозных воззрениях. В первом тысячелетии н. э. разговорные среднеиндийские языки использовались в произведениях, проповедовавших буддизм и джайнизм, тогда как древнеиндийский язык — санскрит — оставался литературным языком брахманов. Автор «Панчатантры» был брахманом (вопреки мнению многих ученых XIX в., связывавших «Панчатантру» с буддизмом). Поэтому книга была написана на классическом санскрите. Этот язык, сохранявший основные свойства древнеиндийского, в то же время обладал некоторыми особенностями, отчасти объясняющимися воздействием на него грамматического строя разговорных среднеиндийских языков.
Отличительными чертами классического санскрита, отраженными в «Панчатантре», было обилие сложных слов (иногда состоящих из очень большого числа основ) и многочисленность именных предложений. Обе эти черты характеризуют не столько стиль произведения, сколько грамматику позднего санскрита, на которую повлияли некоторые особенности среднеиндийских языков. В поздних вариантах «Панчатантры» можно обнаружить и следы лексического влияния разговорных языков Индии. В частности, в той редакции «Панчатантры», с которой сделан настоящий перевод, имеется целый ряд заимствований из пракритов и старого гуджарати. Эти заимствования относятся уже ко времени составления данной редакции памятника, т. е. к началу второго тысячелетия н. э.
Хотя «Панчатантра» как самостоятельный сборник появляется только в первом тысячелетии н. э., зарождение отдельных рассказов, вошедших в этот сборник, следует отнести к гораздо более раннему времени. Некоторые басни о животных, по-видимому, могут восходить к культурному наследию древнейшего доарийского населения Индии. Письменность населения индийских городов долины Инда III тысячелетия до н. э. еще не расшифрована, но изучение изображений на печатях, найденных в этих городах, показывает, что уже в то время существовали некоторые рассказы о животных и божествах, находящие аналогии в позднейшей индийской литературе, в том числе в буддийских джатаках (нравоучительных рассказах), имеющих много общего с «Панчатантрой»[510]. Позднее на эти древнейшие доарийские предания наслоились легенды, принесенные арийскими завоевателями. Уже в VII и VIII мандалах (песнях) «Ригведы» и в других памятниках ведической литературы обнаруживаются следы рассказов о животных, которые предвосхищают басни «Панчатантры». Война ворон и сов, составляющая содержание третьей книги «Панчатантры», упоминается еще в «Махабхарате». Но наибольшее сходство с «Панчатантрой» можно обнаружить в буддийских джатаках, где широко отражен общеиндийский (добуддийский) цикл сказок и басен о животных[511]. Сюжет первой книги «Панчатантры» находит точное соответствие в джатаке (№ 349), где рассказывается о льве, быке и шакале. В двух джатаках (№ 57 и № 208) повествуется о дельфине и обезьяне, история которых служит фоном для всей четвертой книги «Панчатантры». Рассказ об осле, надевшем львиную шкуру, сохранившийся в джатаке (№ 189), также имеет аналогию в «Панчатантре».
Широкие аналогии в различных памятниках индийской литературы (начиная с ведических сочинений и вплоть до «Махабхараты», законов Ману, буддийских и джайнистских текстов) находят и изречения, содержащиеся в «Панчатантре».
Как мы уже видели, истоки в древнейших произведениях индийской лптературы имеют не только отдельные басни и изречения «Панчатантры», но и составляющий основу композиции «Панчатантры» прием чередования стихотворных изречений, содержащих намеки на басни, с самими баснями.
Появление «Панчатантры» было итогом длительного развития разных жанров литературы древней Индии, объединенных в этом исключительно своеобразном произведении. Его создание относится ко времени расцвета древнеиндийской литературы и искусства в первой половине первого тысячелетия до н. э., — к так называемой эпохе Гупта (около 350—450 гг. н. э.), которую часто называют «золотым веком» древней Индии. Это было время бурного развития ремесел и торговли, когда изделия индийских мастеров высоко ценились в Передней и Центральной Азии, Китае, Индонезии. Ремесленники напряженно трудились, купцы составляли себе состояние, отправляясь в далекие путешествия, правителей обогащали пошлины и налоги. Рука об руку с расширением производства и торговли шло расслоение общества, увеличение имущественного неравенства и социальных противоречий. Китайский буддист Фа Сян, посетивший в это время Индию для изучения буддийских рукописей в индийских монастырях, описывает резкое разделение каст и полное отчуждение париев.
