Ворон вышел в пятно света, отбрасываемого пламенем свечей, и она смогла как следует его рассмотреть. Кожа да кости, на плечах плащ из черных перьев, черные волосы стоят дыбом, намазанные маслянистым дегтем, а приклеенные к ним перья образуют подобие черной короны. Его лицо, теперь отчетливо видное, было изрыто чудовищными наслоениями шрамов, глубоких, но коротких; некоторые из них распухли и нагноились, некоторые успели зажить, а некоторые еще сочились кровью. От этого существа разило мертвечиной.

Элис смотрела, как он приближается. Монах вздрогнул, когда Ворон склонился к его уху и зашептал на латыни.

– Пророк, – произнес он. – Это ты Жеан, которого все называют исповедником?

– Я не заключаю сделок с дьяволом.

– Я не дьявол. Ты будешь помогать нам, пророк. Если у тебя есть дар, я объясню тебе, как это делается.

– Откуда ты знаешь наш язык, чудовище? – спросил исповедник.

Жеан понимал, что его бьет дрожь, как это часто случалось, когда он гневался, и он проклинал себя, понимая, что враги могут принять эту дрожь за проявление страха.

– Меня тоже готовили в монахи, некоторое время.

– Значит, ты отвернулся от Христа.

– В Сен-Морисе Он нашел меня, – Ворон сжал кулак, выставив два пальца, – и там же, в Сен-Морисе, Он вышвырнул меня. – Он уперся рукой в пол. – Обращение происходит двумя путями, исповедник.

Жеан сглотнул комок в горле. Он знал название монастыря. Аббатство Сен-Морис – это обитель августинцев на востоке, в Валезанских горах. Один из главных оплотов христианства, известный своими сокровищами и реликвиями, а также песнью веков, laus perennis – монахи начали петь псалмы примерно четыреста лет назад и с тех пор, сменяя друг друга, не умолкали ни разу. Как же подобное чудовище могло появиться в таком месте?

– Откуда ты знаешь меня?

– Слышал о тебе. Мне говорили, что я должен бояться тебя.

– Бойся Господа, – сказал Жеан, – ибо Он готовит особенные испытания таким, как ты.

Ворон улыбнулся.

– И таким, как ты, кажется, тоже.

Элис пыталась понять, что за акцент слышится в речи Ворона. Точно северный, но не такой, как у данов. Он походил на акцент купца.

– Ты можешь заставить монаха найти девчонку? – спросил Зигфрид.

Элис не поняла слов, однако догадалась, о чем идет речь, по его нетерпеливости и жестам.

Ворон кивнул, отвечая на латыни:

– Если времени мало, может, и смогу, а может, и нет. Если времени будет много, точно смогу.

Король рассердился, взмахнул рукой, обводя свой лагерь и, как догадалась Элис, требуя, чтобы Ворон поторопился.

– Тогда попытаемся. Прибегнем к быстрому способу. Монаха он убьет, но мы все узнаем.

Ворон снова говорил на латыни. Элис понимала, что, прибегая к языку, который король понимал плохо, этот монстр наслаждался своим превосходством, даже своей властью над королем. И еще он угрожал монаху.

Король сказал что-то по-своему.

– Он считает, что держать тебя в лагере живым опасно, исповедник. Неужели он не понимает, что за твоими останками тоже придут, это же реликвия? Может, мне перемолоть их в порошок?

– Никто не станет меня искать, – солгал исповедник.

– Напротив. Даже мертвый ты будешь сплачивать людей, однако не будем забегать вперед.

– Сколько времени нужно? – спросил Зигфрид.

Последовал новый обмен репликами на языке северян. Элис чувствовала, что король не доверяет Ворону. Зигфрид возвысил голос.

Ворон пожал плечами и склонился над исповедником, сидящим на полу. В свете огня искореженное тело монаха напомнило Элис скрюченный огарок свечи, а черный силуэт, согнувшийся над ним, походил на его тень.

– Ты станешь помогать нам, исповедник? Станешь служить нам своими способностями? Это будет стоить тебе недорого. – Ворон говорил на латыни.

Ответом Ворону стало молчание.

– Ты знаешь, как проявляется магия? – спросил Ворон.

Монах ничего не ответил, но Элис чувствовала исходящий от Ворона холод, от него веяло неким высокогорным и уединенным местом и чем-то еще, чего она не могла понять. Ей хотелось назвать это одиночеством, но она не могла представить, чтобы это существо испытывало какие-то человеческие чувства.

Ворон продолжал:

– Я знаю. Через потрясение. Мысли человека переплетаются, словно нити на ткацком станке. Если в тебе живет магия, то она – единственная ниточка, затканная другими, иллюзиями повседневной жизни: голодом, похотью, болтовней ваших святых отцов, ощущениями и запахами внешнего мира. Эти иллюзии можно прогнать. Необходимо нечто, оставляющее шрамы, переворачивающее, обращающее мысли в хаос. Нечто, что перерезает простые нити и оставляет ярко сиять одну истинную, магическую нить. Ваши отшельники достигают этого через уединение: в одиночестве мысли начинают натыкаться друг на друга, обнажая скрытую под ними магическую сущность. Ваш Христос сделал это на кресте; он вызывал молнию и оживлял мертвецов, тогда как остальные вокруг него могли только болтать и умирать. Не каждому дано этого достичь, или, точнее, можно достичь разного. Некоторые начинают пророчествовать. Некоторые видят вдаль в пространстве, но не во времени, помещая свой разум в тело ворона и летая в вышине. Некоторые замедляют время и видят все происходящее вполовину быстрее, становясь могучими воинами. Большинство же может только кричать.

Ворон ходил вокруг исповедника, глядя на него так, как покупатель глядит на поросенка в базарный день.

– А ты можешь верить в любую ложь. – Сравнение Иисуса с чародеем возмутило монаха, и он не смог удержаться от ответа.

– Скажи-ка мне, исповедник, когда ты впервые начал видеть, когда видение пришло к тебе в первый раз, твое тело и стало таким, как сейчас?

– Господь дважды благословил меня в тот день.

– Так это способность видеть сделала тебя калекой, или же, став калекой, ты начал видеть? И когда ты видишь, твоя болезнь усиливается или нет? Я спрошу тебя еще раз. Видения являются причиной или следствием твоего недуга?

– Все от Господа.

– От судьбы, – возразил Ворон. – Даже боги обязаны следовать той нити, которая соткана для них.

– Тогда твоему Одину суждено умереть, его заменит другой, добрый бог, разве не так говорится в пророчествах?

– Мы бросим вызов пророчеству. Еще при моей жизни мертвый бог будет править в землях людей. Он спасется от зубов Волка и останется жить, чтобы развязать битву, которая охватит весь мир и пополнит его чертоги толпами героев. Я увижу, как он правит всем миром. На то, что случится в вечности, я не могу повлиять. Волк все равно доберется до него, но не раньше, чем я сам буду пировать с погибшими в Валгалле.

Исповедник, который прекрасно улавливал все особенности человеческих интонаций, почувствовал, что за словами Ворона что-то кроется. Едва слышный отзвук лжи, дрожь, с какой послушник испрашивает разрешения выйти в город вместе с целителем, тогда как на самом деле хочет попасть на свидание с девушкой, ждущей на рыночной площади. Точно ли Христос полностью отпустил от себя этого человека? Исповедник не мог в это поверить. Он решил испытать Ворона.

– У тебя нет никакой власти, пока ты поклоняешься идолам.

– Неправда, – ответил Ворон. – В моей власти ты. Ты будешь пророчествовать, монах. Ты укажешь нам, где девушка. Она – приманка для Волка, к ней его влечет. Неужели ты думаешь, что Волк радостно стремится к собственной гибели в бою? Нет, конечно. Лишь она заставляет его двигаться навстречу судьбе. Она инструмент судьбы. Так было предсказано.

– Я ничего не стану делать для тебя.

– Станешь, так или иначе.

Элис похолодела. Серый утренний свет вливался в окна, прогоняя тени из углов. Еще немного, и преследователь увидит ее. Она забилась в самый дальний угол комнаты, словно новый застенчивый раб, который старается не привлекать к себе внимания.

Хугин поднялся и развернулся к Зигфриду. Они переговорили на языке норманнов, и Ворон указал на север.

Зигфрид побледнел. Ворон улыбнулся и сказал Жеану: