— Мне ничего не потребуется для этого, — сказал Миронов. — У меня есть газета «Известия» с тезисами ЦК партии «О работе на Дону» — там есть все что нужно.

— Действительно. Там есть все что нужно. В таком случае садитесь за стол и пишите заявление. Вот перо, вот бумага. А я пока принесу с кухни кофейник... — сказал Дзержинский.

ДОКУМЕНТЫ

Из решения Политбюро ЦК РКП (б)

23 октября 1919 д.

4-й вопрос повестки: О Миронове (по докладу т. Дзержинского) .

Постановили:

1. Миронова от всех наказаний освободить.

2. Ввести его в состав Донского исполкома.

3. Освободить от наказания остальных.

4. Ввиду заявления Миронова тов. Дзержинскому о желании вступить в Коммунистическую партию, признать, что он может войти в партию лишь обычным порядком, то есть пробыв сначала сочувствующим не менее трех месяцев, причем по истечении стажа вопрос об окончательном приеме в партию должен рассматриваться в ЦК[41].

Из обращения VII съезда (Советов рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов к казакам

Трудовые казаки Дона, Кубани, Терека, Урала, Оренбурга и Сибири!

Всероссийский съезд Советов рабочих, крестьянских, красноармейских и трудовых казацких депутатов, избранный волею миллионов трудовых людей нашей страны, обращается к вам с этими словами увещания и призыва...

Вас долго обманывали, братья казаки. Генералы и помещики говорили вам, будто Советская власть хочет отнять у вас землю, разрушить ваш быт, закрыть ваши церкви, насильно ввести коммуну. ЭТО КОВАРНАЯ ЛОЖЬ И НАГЛАЯ КЛЕВЕТА.

Земель ваших Советская власть не тронет. Напротив, трудовым казакам она предоставит те земли, которые будут отобраны у помещиков и кулаков. Наряду с казаками будут наделены землей и казачки.

Никого из вас, казаки, Советская власть насильно не потащит в коммуну. Знайте: коммуна есть дело добровольного согласия — кто не хочет идти в коммуну, будет иметь полную возможность жить своим хозяйством под защитой и при поддержке Советской власти.

Церковь в Советской России отделена от государства и стала свободным достоянием верующих. Никакого насилия над совестью, никакого оскорбления церквей и религиозных обычаев Советская власть не допустит и не потерпит.

Всероссийскому съезду Советов известно, что на местах происходили злоупотребления отдельных недостойных представителей по отношению к трудовому казачеству, так и к другим группам населения. Таких недостойных представителей рабоче-крестьянского правительства Советская власть карала беспощадно и впредь будет карать.

Казаки, Советская власть чужда мести. От имени десятков миллионов тружеников и тружениц городов и сел мы говорим вам:

Пробудитесь, опомнитесь, одумайтесь, казаки! Идите к ним! Тогда мир, спокойствие и благоденствие наступит на Дону, на Тереке, на Кубани, на Урале, в Сибири и по всей стране.

Да здравствует честное, сознательное, красное казачество!

Да здравствует нерасторжимый союз рабочих, крестьян и казаков всей России!

6 декабря 1919 г. г. Москва

Штабы Южного фронта в Козлове сворачивали работу, в связи с переездом на юг, вслед наступающим армиям. Гражданская война подходила к концу.

Союзники откачнулись от Деникина, отказывали в самой необходимой помощи. А в тылу повторялась прошлогодняя история: донцы отказывались выполнять боевые приказы, расцветали мародерство и грабеж в занятых селениях. Кубанцы, обиженные расправой штаба над их областными лидерами, Рябоволом и Калабуховым, в массовом числе бросали фронт и уходили в зеленые. Призыв Ленина «Все на борьбу с Деникиным» подкреплялся большой мобилизацией кавалеристов, пополнением конского состава: на фронт пришло 20 тысяч партийных коммунистов и столько же курсантов, сочувствующих РКП. Все это помогло в кратчайший срок сформировать семь кавалерийских дивизий, а в районе Камышина 14 сентября начал боевые действия 2-й Донской кавалерийский корпус трехбригадного состава под командованием бывшего царицынского героя Думенко.

Исход всей кампании решило поражение Добровольческой армии на Орловско-Кромском направлении, где блестяще проявили себя оба корпуса — Буденного и Думенко, и теперь вся эта масса конницы гнала белых к Миллерово и Новочеркасску...

Начальник политотдела фронта Иосиф Ходоровский разбирал ящик стола, раскладывая бумаги по «индексам» хранения, ибо — по утвержденным Совнаркомом положениям — ни одна бумажка из важных канцелярий не должна была миновать архива. Об этом неоднократно напоминала Москва.

Все уже было готово к отъезду, вот только лишь делопроизводство задерживало его в штабе, да еще последний телефонный звонок с самых верхов, где велись споры о его новом назначении.

Наконец с архивом было покончено. Последним в руках Ходоровского задержался тетрадный листок из самой глубины конторского стола, и он бегло прочел некое частное письмо, без всякой охоты вспоминая, к чему это относилось, и почему в свое время не было отвечено адресату.

Откуда-то из-под Питера, с Западного фронта, писала женщина:

...Мой брат, Борис Бураго, работавший в Ямбурге, а затем в Петрограде, член партии с 1914 года, весной 1918 года был командирован с группой коммунистов на Юг и писал, что служит комиссаром 23-й стрелковой дивизии, а затем комиссаром штаба группы войск 9-й Красной армии...

С прошлого года не имею о нем никаких известий. Его трое детей состоят на моем иждивении и живут в городе Ямбурге.

Прошу сообщить о его судьбе.

Сочувствующая РКП (б) 3. X. Бураго.

Ст. Молосковицы, Балтийской ж. д. Имение Коложицы, Тыловой штаб военревкома, Финуправление. Счетоводу Зинаиде Христофоровне Бураго...

Ходоровский вспомнил о бывшем комиссаре Бураго Борисе, слишком упорно поддерживавшем своего начдива Миронова, усмехнулся незадачливости человеческой, взял красный карандаш из стального стаканчика при письменном приборе и написал размашисто: «В АРХИВ. БЕЗ ОТВЕТА». И положил письмо в крайнюю, самую тощую стопочку пустых бумажек и уведомлений. Там же лежала безответная записка писателя Серафимовича, тоже разыскивающего своего сына-комиссара, который потерялся при расформировании экспедиционного корпуса.

Ходоровский весь был во власти отъезда, новых ответственных поручений и дел. Когда раздался звонок, он с жаром схватил телефонную трубку и спросил громко:

— Ну? Какой вариант?

Вариантов было два: орготдел ЦК намеревался откомандировать Ходоровского на советскую работу в Казань, а другие сведущие люди и сам Троцкий усиленно проталкивали его на скромный пост начальника медсанчасти Московского Кремля. Этот вариант, разумеется, больше подходил и самому Ходоровскому и числился главным, козырным ходом в нынешней фракционной борьбе.

— Говорите короче! — нетерпеливо добавил Ходоровский.

— К сожалению, пока... остановились на первом варианте, — известил глуховатый басок. — У них там недостает людей, по-видимому, займете пост председателя исполкома... Но наш вариант продолжает оставаться в повестке дня...[42]

— Хорошо, — сказал Ходоровский. — Я выезжаю. Но, разумеется, через Москву, спешить в Казань мне само собой не хочется, — он усмехнулся и положил трубку.

Да, гражданская война кончалась, требовались кадры на мирную работу.

В белом Новочеркасске никто не верил, что явный бунт и мятеж в осажденной совдепии будет в конце концов прощен московскими комиссарами. Но к исходу года толки о расстреле всеобщего врага Миронова стали угасать. И вот на редакционный стол Федора Дмитриевича Крюкова попала московская газета «Известия» за 7 декабря, и все окончательно прояснилось. В газете на целый подвал растянулся вопрошающий, дегтярно-черный заголовок «Почему Миронов помилован?» — и подписал эту статью сам балашовский судья Дмитрий Полуян.