Сейчас он на место Миронова придумал поставить... Ворошилова, — сказал Фрунзе. Как будто в 1-й Конной и делать нечего!

Гусев подумал собранно, прикинул все за и контр, выругался:

— Знаешь что? Пошли лучше ужинать. Ну его к черту! А наградные давай подпишем!..

Собственно говоря, что же получается? Там, на юге?

На столе перед глазами Ленина появились почти одновременно две телеграммы с Южного фронта, от 13 и 15 октября, но совершенно исключающие одна другую.

Телеграмма главкома Каменева была, по сути, панической: «Мы только обороняемся, инициатива полностью в руках противника...» — но следом за нею принесли чуть ли не парадную реляцию Фрунзе:

№ 17/УД-С

По телеграфу

15 октября

С рассветом 8-го переправой на правый берег Днепра у Хортицы своих лучших ударных частей Врангель начал выполнение большого стратегического плана, сулившего при удаче полный разгром нашей ударной группы и делавшего его хозяином всего Черноморского побережья.

В результате семидневных ожесточенных боев по всей линии фронта план этот ныне потерпел полное крушение.

В районе Марьинское, Грушевка, ст. Ток нами разбиты три кавалерийские дивизии и две пехотные, и противник в панике начал отход на левый берег Днепра, неся большие материальные потери.

...Эта неудача, несомненно, является началом крушения Врангеля...[55]

Поступила к тому же почта с представлением к награде командармов Миронова и Авксентьевского.

Что же, в самом деле, произошло там, и что скрывалось за столь странным совпадением исключающих друг друга телеграмм? Никто, знающий главкома Каменева, не мог бы допустить мысли, что он в своем донесении продемонстрировал слабое понимание складывающейся в этом районе стратегической и тактической обстановки. О Фрунзе и говорить нечего: он докладывал о результатах сражения и ошибиться не мог. Значит, там действительно произошло нечто невероятное, из ряда вон выходящее?

Безусловно, хотелось бы знать подробности с юга, но сам Каменев еще не приезжал, Троцкого же, как водится, в нужную минуту не могли сыскать. Владимир Ильич поэтому пригласил Калинина, который собирался выезжать с агитпоездом «Октябрьская революция» на Южный фронт и знал многое.

Некоторое время говорили о предстоящей поездке, затем Владимир Ильич подал оба телеграфных донесения собеседнику в руки и как бы затаился в позе любопытствующего, ожидая впечатлений от Всесоюзного старосты. Калинин читал медленно, вдумываясь в смысл, прикидывая что-то, но не спешил с ответом.

— Сравните даты отправки, — подсказал Ленин.

— Так ничего удивительного! — блеснул очками Калинин, откладывая на край стола военные сводки. — Там битва шла целую неделю, с переменным успехом, «весы» качались довольно резко, так что заранее никто бы не мог предсказать подобный конец: противник уничтожен, вся артиллерия его завязла в плавнях и теперь ее вытаскивают на сухое место. Этот Миронов... просто невероятный командир, оказывается! Фрунзе его представил к награде, говорят.

— Да. Его и Авксентьевского. У вас откуда сведения? — спросил Ленин, имея в виду подробности боев, сообщенные Калининым.

— Макаров, казачий наш комиссар, только вчера говорил с кем-то из Харькова и сразу же рассказал мне, — сказал Калинин. — Там все смеются, между прочим: такой тактический ход выдумал Миронов!

— Смеются — это хорошо, — кивнул Владимир Ильич с усмешкой. — До последних дней в Харькове все ходили грустные... И от их реляций все больше плакать хотелось... Так что же Макаров рассказывает? Кстати, не пригласить ли его к нам, если сведения у него из первых рук?

— Владимир Ильич, я его беру с собой комиссаром поезда, так что сейчас вряд ли мы его сыщем. Много всяких мелочей перед отправкой.

— Хорошо. Слушаю вас.

— Смеялся Макаров оттого, что прием психологического воздействия Миронов применил старый и, говоря прямо, банальный, который, по зрелому размышлению ума, никак не мог вроде бы привести к желаемому эффекту. Но, как видим, все получилось наперекор здравому смыслу... Говорят, еще во время русско-турецкой кампании один казачий генерал — кажется, Лошкарев! Да, точно так Макаров назвал: Лошкарев! — придумал такой маневр. Первым подойдя к исходным под Плевной и не обнаружив пехоты генерала Гурко, которая запаздывала, применил то же самое. Ложную демонстрацию войск... Момент упускать нельзя было, следовало с ходу атаковать турок, поэтому этот Лошкарев и должен был изобразить подход к крепости несметного войска...

— И каким же образом... он? — явно заинтересовался Ленин.

— Несколько казачьих полков пущены были через вершину горы, в виду неприятеля. Затем они же незаметно возвращались у подножия той горы и вновь всходили на вершину. Со знаменами и пиками. Получалось зрительно, со стороны оборонявшихся, что силы подошли несметные. Турки упали духом и сдали крепость.

— Великолепно! Надо это хорошенько продумать и запомнить! — засмеялся Владимир Ильич и от удовольствия даже потер ладонями. — И напрасно вы считаете, что у Миронова был риск в повторении приема! Недаром говорят, что за новое у нас часто принимают хорошо забытоё Старое. Не так ли?

— Для белой конницы все эти приемы, все эти выкрутасы фантазии не новы, вот в чем вопрос, — объяснил Калинин. — Миронову все сошло с рук по той причине, что он прекрасно учитывал фокус момента, фактор времени! В этом все дело! У Врангеля даже в приказе особо указывалось: уничтожить 2-ю Конную немедля, до подхода основных красных сил, в первую очередь Конной Буденного! Они и ждали с опаской, разумеется, этих главных сил! Боялись, спешили! В этом секрет.

— Великолепно! И — архиинтересно, Михаил Иванович! — снова засмеялся Ленин. — Надо хорошенько прославить этот подвиг Южного фронта в нашей печати и, конечно, оперативно, быстро наградить особо отличившихся. В первую очередь и командарма 2-й Конной. Предстоят новые бои на полное уничтожение Врангеля, надо поднять дух кавалерии.

Ленин положил телеграфные донесения в папку и продолжил мысль:

— Фрунзе так и считает: Конную Буденного, с ее подходом, поставить в тылы Врангеля, от перешейков, чтобы взять всю армию белых в кольцо и уничтожить. Чтобы не пришлось брать крымские перешейки с бою... Расчет великолепный, если, разумеется, успеет подойти Буденный. Он еще в пути, где-то между Бердичевом и Бориславом...

Оба посмотрели на карту, оценили расстояния, затем Калинин сказал:

— Награды я буду вручать сам, в этой поездке. Чтобы не возникло какой-либо заминки... как в прошлый раз с Мироновым. Он ведь уже награждался однажды, но, по-видимому, даже не знает об этом.

— То есть? О чем не знает? — правая бровь Ленина поднялась и замерла в удивлении.

— Недавно обнаружилось, что один из первых орденов Красного Знамени, третий по порядку присуждения, предназначался Миронову, но своевременно не был вручен из-за путаницы. Пропустили фамилию Миронова.

— Как же это? Свердлов наградил человека без фамилии?

— Сказано было: «командира Усть-Медведицкой красной бригады товарища Филиппа Кузьмича...» И все. Девицы в секретариате у нас все больше француженки, Владимир Ильич, приняли отчество за фамилию, как видно...

— Именно. У нас это случается нередко, к сожалению! — нахмурился Ленин. — Это, представьте себе, вопиющее безобразие! И что же, орден так и не был вручен?

— Конечно. И досадно то, что орден-то в высшей степени заслуженный! Бригада Миронова тогда охраняла протяженный участок железной дороги под Царицыном, там шли эшелоны с хлебом для Москвы и Петрограда.

— Вопиющее безобразие, — повторил Ленин.

Калинин поднялся и сказал, отходя к двери:

— Человек он, как видно, не обидчивый, делу служит, а не самолюбию. К орденам же у него своеобразное отношение, Макаров сказал, что у него было восемь царских боевых орденов за храбрость и тактический ум.