2. Рогачев. Судился за подделку документов по освобождению от воинской повинности при старом режиме... Как политический работник зарекомендовал себя шкурником и карьеристом.

3. Болдырев — бывший офицер, меньшевик, на IV съезде Советов вел агитацию против большевиков, агитировал против возникновения Казачьего отдела при центральной Советской власти...

4. Кутырев, Карташев, Бакаляни, Пахтилов — все бывшие офицеры, принадлежат к группе Ларина… »

— Так что? — отложив этот документ, спросил Троцкий. Глаза его за стеклами очков казались как бы отсутствующими.

Смилга, конечно, знал о постоянной войне Троцкого с Казачьим отделом.

— О том же самом по телефону предупреждала из ЦК Стасова, Лев Давидович, — дотошно сообщил он.

— Возможно, — кивнул Троцкий рассудительно. — Для постоянной политической работы, возможно, эти активисты и не подойдут, не будем спорить со Стасовой. Но, Ивар Тенисович... не кажется ли тебе, что для нынешнего момента и, так сказать, так-ти-чески... лучших кандидатур в мироновский корпус и желать не приходится? Эти люди будут именно той лакмусовой бумажкой, на которой мгновенно проявится вся тайная расцветка этой заполошной души, каким я представляю себе Миронова. Нет, нет, до особого моего распоряжения укомплектуйте весь политсостав именно из упомянутых лиц. А далее посмотрим.

Ходоровский прислал в корпус еще Ефремова...

— Ефремова-Штейнмана? Из 10-й?

— Нет, какой-то новый Ефремов... Из казаков.

— На пост?

— Комиссара корпуса, взамен Трифонова.

— Согласуйте с Сырцовым, его забота. И вот еще что... Не перебазировать ли формируемый корпус куда-нибудь подальше от Донской области? Например, ну, хотя бы в Липецк? Подумайте и над этим.

Смилга вынужден был принять все указания к исполнению.

Между тем глубокой ночью к Троцкому был вызван еще некто из военной контрразведки, человек без лица, со странной фамилией Пауков, из тех, что постоянно приходили и уходили незаметно из его кабинета или вагона. И здесь был уже совершенно иной по тону и стилю разговор, без обиняков. Слово «массы» здесь легко заменялось словом «толпа», а взаимоотношения с «толпой» и «выдвиженцами» строились здесь с позиций, прямо противоречащих идее мировой революции: толпа была силой враждебной и косной... Речь шла почти всегда о методах устранения каких-то лиц и целых групп населения, которые могли помешать Троцкому в дальнейшей его работе. Их именовали «злодеями» или, мягче, «чуждыми элементами»...

— Если уж мы взвалили на плечи столь великую задачу — возвести в мире новый, пролетарский Храм Соломона... — усмехаясь золотым оскалом, полушутливо говорил Троцкий, — то надо опираться лишь на проверенных и, главное, посвященных в дело людей! Что касается других, то... — Тут Троцкий обнажал свой «мефистофельский лик» до конца: — С другими вопрос решается проще простого. Да-с! Надо иметь в виду, что всякий деятель такого сорта, даже общепризнанный, окружен грязной толпой завистников и посягателей, неким тайным недоброжелательством толпы. Это, так сказать, основной закон и движущая сила нынешнего, увы, далеко не совершенного общества, тем более разноплеменно-российского. Н-дэ. Это даже Маркс упустил из виду, так как вообще не придавал никакого значения «внутривидовой борьбе»... Вам надлежит лишь развязать веревочку, до времени скрепляющую и связывающую инстинкты этих, по ошибке именующих себя людьми. Вам ясно? — Засмеялся как-то странно, заострив лицо. — Упаси вас бог компрометировать сильную личность по-крупному, выдвигать серьезные политические обвинения! Вас никто не поймет, вы только усилите этим своего врага. Жизнь толпы и этих человекоподобных недотеп — барахтанье в луже грязи, взаимопотопление и мелкие, зоологические пакости вроде: «Ах, если не мне, то и не тебе!» Они, как младенцы, до седых волос делят и вырывают друг у друга какую-то игрушку, не понимая, что всякая игрушка должна принадлежать лишь достойному. Да... Вы укажете пальцем на противника, скажете: «политический интриган» или «оппортунист» — это для них звук пустой, но скажите шепотком: «Сметану украл...» или «Общую махорку зажилил...» — они взвоют от ярости, и половину дела вы уже сделали! Вам, наконец, ясно? При этом важен результат; и только! Не будьте разборчивы сами и не требуйте от других, чтобы работа была непременно романтически красива и эффектна.

Троцкий помолчал, посмотрел в темное окно и довел свою мысль до конца, не смущаясь тем, что слово в слово повторяет наставления теоретика русской фаланги «Цемрецион», небезызвестного Жаботинского:

— Работа — не опера, и нечего требовать от нее бенгальских огней и красивых поз. Величавы и прекрасны только результаты работы. Сам процесс — увы! — кропотлив и мелочен, но иначе нельзя. Иначе мы вместе с нашими сторонниками можем потерять все...

Конец июля. Жара. Пыль, грязный пот — конский и человечий. Над холками коней роятся мухи... Походным порядком шли конные эскадроны на север, к Липецку. С получением приказа о передислокации в некоторых взводах пошумели, помитинговали казаки («Куда посылают? К хохлам, за семь верст киселя хлебать, а жен и детишков опять под Денику? Да и кони не кованы, подков нету!..»), пришлось Миронову с новым комиссаром Ефремовым собрать митинг, найти подходящие слова и доводы, чтобы оправдать приказ ВВС и целесообразность отхода в тыл. Полторы тысячи пластунов и пехоты погрузились в эшелоны, им, как говорится, ветер дул в спину, а конница пылила проселками вслед поездам...

Миронов и Ефремов шли верхами в замыкающем группе. Настроение у обоих померкло, потому что понимали они состояние и правоту тех рядовых бойцов, что поднимали шум и митинговали, но что делать, если на руках приказ фронта?

Миронов был огорчен вдвойне: где-то недалече, в Усмани что ли, стояли на отдыхе и переформировке сильно потрепанные полки Блинова (об этом рассказывали многие очевидцы), и Миронов надеялся, что эти остатки бывшей его непобедимой конницы теперь отдадут ему же, в новый корпус. Увы, штаб фронта и в этом придерживался другого мнения. Смилга, член РВС Республики, разъяснил по телефону, что высшие штабы намерены создать в ближайшее время несколько крупных соединений конницы и группа Блинова со временем будет развернута в самостоятельную дивизию — Миронов на нее рассчитывать не должен.

— С тем и передислоцируем корпус, что вам, товарищ Миронов, придется обмундировывать и учить новобранцев из Воронежской, Тамбовской губерний. Учить и натаскивать, и, как понимаете, в самые сжатые сроки. Учитывая именно ваш опыт в строевой и учебной практике, товарищ Миронов.

Слушать эти заверения, конечно, всякому приятно, и все же краем души чувствовал Миронов неладное, тосковал, ждал подкрепления из Казачьего отдела ВЦИК...

Корпус разгружался на узловой станции Грязи. Пехотинцы забили прохладный вокзал, раскидались со стираными портянками и бельишком под пыльными тополями и осинами. Квартирьеры сбивались с ног: не было вблизи ни казарм, ни других приспособленных для войска и штаба помещений. Над путями дымили походные кухни, кипела в них все та же пшенная каша-размазуха, а то и вовсе скучная затируха из ржаной и ячменной муки. Конные эскадроны вытянулись вдоль мутной речушки с невеселым названием Матыра, кони лениво общипывали тут луговые кулижки, отмахиваясь хвостами от оводов.

Не было у Миронова ни проверенных в деле помощников, ни налаженных отношений, гонял новичков, взводных и эскадронных командиров, знакомился и беседовал со многими, подбирал штаб. В штабе временно управлялся адъютант будущей 2-й кавдивизии, бывший офицер, Дронов. Командира 1-го стрелкового полка Праздникова отрядил с молодыми, неиспорченными новобранцами в окрестные Советы — помогать по хозяйству бедным и многодетным семьям. Сам договорился с местными ревкомами и управами насчет картошки и прочей летней снеди, чтобы попадало в красноармейский котел сверх нормы, жизнь на станции Грязи стала помалу налаживаться. А тут из Москвы наконец прибыли помощники, и какие!