Загородная резиденция Дона находилась в ближайшем Подмосковье, в Усовке, почти таком же престижном месте, как пресловутая Жуковка. Этот поселок вырос среди чистого поля и состоял из больших и нарядных коттеджей… нет, особняков, а можно сказать, и дворцов. Как раз напротив Артура жил знаменитый певец, который во все времена умудрялся быть на коне: во все времена он был далеко не беден, чтобы не сказать богат, и при этом практически не имел врагов. Его любили все: и публика (он обладал прекрасным голосом), и коллеги, что большая редкость в этой среде, и власть и деньги имущие, кем бы они ни были — представителями партноменклатуры, депутатами Госдумы или новыми русскими, вне зависимости от происхождения их капиталов, да он и сам обладал редкими качествами: был щедр и великодушен. Его называли советским Фрэнком Синатрой. Он жил в великолепном доме, под стать его положению, богатству и титулам. Но дворец Артура был больше, огораживающий его забор — выше, а охранники — многочисленнее.

Сам Дон свою загородную резиденцию называл дачей, но странная это была дача — с колоннами и мраморным бассейном. Мы с Васей, шофером Дона с лицом типично русского ваньки, прибыли туда за несколько минут до шести — Усовка была совсем недалеко от кольцевой. Меня встретил сам любезный хозяин и познакомил со своим братом Тенгизом (тот выглядел намного старше Артура, и вид у него был какой-то обрюзгший и набрякший). В холле было еще несколько мужчин кавказского и абсолютно славянского вида, в том числе уже знакомый мне Ашот, но женщин не было ни одной. Я внутренне напряглась — неужели мне предстоит быть здесь единственной представительницей слабого пола? Несмотря на то, что Дон выбирал своих сподвижников явно по интернациональному принципу, порядки тут скорее всего были патриархальные, восточные.

Артур предложил показать мне свое уютное гнездышко, но я отказалась под предлогом, что эту честь я вполне могу разделить с его французскими гостями. Тем более что к воротам подъехал хорошо знакомый мне серебристый «мерседес», откуда вслед за Игорем вылезли черноволосый невысокий крепыш с подвижным веселым лицом, чем-то напомнивший мне композитора Мишеля Леграна, и высокий, молодой мужчина, как оказалось, его личный переводчик, потомок эмигрантов графов Лацких. Я почувствовала себя неловко: я явно была тут лишней, вряд ли природный француз будет стучать или передавать информацию конкурентам Дона, но, как выяснилось впоследствии, Дон предпочитал абсолютно надежных людей, своих, и почему-то считал меня таковой.

Первым делом мы отправились на экскурсию по дворцу. Действительно, в таких хоромах я никогда до того не была. До резиденции Дона я только один раз видела подобный коттедж изнутри, но это было совсем не то.

Я всегда считала, что подобные каменные домины, вырастающие в окрестностях крупных городов как грибы, могут принадлежать только очень богатым людям, но я ошибалась. Этим летом мы с Катей ездили на три недели отдыхать к ее родственникам в Темрюк, на Азовское море, и ее троюродный брат Алеша повез нас в гости к своим друзьям в крупную и богатую станицу недалеко от Краснодара, впрочем, в Краснодарском крае, кажется, нет бедных станиц. Мы приехали в район, где стояло множество недостроенных домов из белого и розового кирпича — как выяснилось, в этом месте были отведены участки для строительства бесквартирным демобилизованным офицерам. Нас ждал самый большой особняк, трехэтажный, с красивым крыльцом-портиком чуть ли не в античном духе и огромным восьмиугольным окном на лоджии. Этот дом строил себе на выходное пособие и ссуду вышедший в отставку летчик. Сидя где-то на далеком Сахалине, он долго вынашивал в голове план Своего Дома, дома, которого у него никогда не было за долгие годы службы. Он сам выполнил все чертежи, продумал все до малейшей детали и наконец приступил к претворению в жизнь своего великого плана. Государство помогло ему закупить стройматериалы, выделило даже каменщиков, но в основном он строил Свой Дом один, с помощью неженатого брата и в меньшей степени — других родичей. Причем желание иметь Свой Дом было в нем настолько сильно, что, возведя стены, он решил дальше строить и отделывать все одновременно, а не последовательно.

Коттедж был уже почти готов. Стены были сложены чуть ли не навечно, все окна застеклены, свет проведен, в просторном гараже даже сделаны стеллажи. Все семейство: его строгая супруга — теперь уже не просто офицерская жена, а служащая налоговой полиции, двое очаровательных мальчишек, младший брат — уже сюда вселилось. Они занимали комнаты на втором и третьем этажах, и это было бы прекрасно, если бы не одно «но»: лестницы как таковой еще не было. Вместо ступенек были только металлические уголки, в которые проваливалась нога; перил вообще не существовало в природе, не было даже страховочной веревки. Так что жить на третьем, впрочем, даже и на втором этаже было не слишком комфортно. К тому же имелось еще одно маленькое неудобство: канализация была уже проведена, но пока не работала, а сделать временный сортир во дворе братья не посчитали нужным. Они сами как-то к этому приспособились, но нам с Катей это показалось крупным недостатком. Мы приехали в гости на один день; Катин кузен тут же подключился к бетонным работам, а нам доверили в тот раз очень важное дело — обклеивать обоями супружескую спальню.

Через три недели, оставив маленького Костика с бабушкой до конца сезона на побережье, мы, накупавшиеся и загорелые как мулатки, возвращались в Москву на машине Алеши. Под Краснодаром с ней что-то случилось, и мы на скорости около двадцати километров в час еле-еле дотащились до знакомого трехэтажного дома с фонарем — он был самый большой в округе, и его легко было найти даже в сумерках. Нас встретили как родных, нам все так искренне радовались, от главы семейства до лопоухого Бима дворянской породы, не говоря уже о мальчишках, что мы тут же забыли все свои неприятности и поняли, что если нам суждено попасть в Москву даже на сутки позже, то это не повод для огорчения. Хозяин и его брат помогли Алексею починить машину, а потом они все скопом с гордостью показывали нам свои последние достижения. Они полностью закончили сауну, зацементировали для нее бассейн и смонтировали оборудование для ванной комнаты, причем душ пришлось переделывать три раза. Они отделали стены кухни кафелем и оклеили обоями еще три комнаты. Увы, они опять-таки не подключили канализацию и водопровод, а лестница все еще оставалась в виде недоделанного трапа. Впрочем, вечером нас это не очень волновало, зато ночью, спускаясь в темноте по призрачным ступенькам, для верности вцепившись друг в друга и рискуя каждую минуту сломать себе шею, мы с Катей проклинали все на свете — вполголоса, конечно. От выпитого шампанского кружилась голова, нарушая и так скверную со сна координацию, а арбуз стремительно рвался наружу, не считаясь с нашим подвешенным между этажами состоянием… Нечего и говорить, что когда под утро мы услышали, как наш гостеприимный хозяин загремел где-то между вторым и третьим этажом, в головах у нас промелькнули мысли весьма злорадные.

Но тот дом строили хозяева своим собственным трудом, как сказали бы раньше — потом и кровью… В отличие от него особняк Дона был готов почти полностью, не считая бассейна — его только начали выкладывать мраморными плитами. Бассейн, кстати, был не чета тому, который любовно для себя отделывал летчик, он был похож на те бассейны, в которых нежатся жители какой-нибудь Калифорнии на своих виллах, судя по голливудской кинопродукции, конечно. Что касается канализации и водопровода, то тут все было в полном порядке. Еще до приезда французов я попросила показать мне, где ванная, и меня провели в просторное помещение, больше похожее на туалетную комнату какой-нибудь напудренной маркизы, чем на современный совмещенный санузел. В высоких зеркалах на стенах я отражалась в полный рост, зеркальным был и потолок над огромной утопленной в полу ванной, в которой можно было не только мыться. Я где-то читала, что зеркальные потолки в ванных комнатах у наших новых богатых — это последний писк моды. Разве унитаз был не золотой, как у какого-нибудь султана Брунея, зато темным золотом отливали ручки и краны, очевидно, отлитые из бронзы. Словом, посещение ванной комнаты исполнило меня благоговением. Что же говорить обо всем остальном?