Мне вспомнилось наше первое свидание; Марк с удовольствием вошел в одну из своих любимых ролей — роль соблазнителя, и я с не меньшим удовольствием ему подыгрывала.
При этом он до меня еще даже не дотронулся, и мы оба оттягивали те минуты, когда легкие прикосновения разбудят желание и наши тела оживут, и еще более волшебные мгновения, когда для нас будет существовать только один мир — мир чувств и ощущений.
А пока мы вели почти интеллектуальную беседу; я откинулась на спинку дивана и закурила; говорил больше Марк, я слушала. Он рассказывал мне о годах, проведенных за границей.
Оказывается, он сразу после нашего расставания попал в «выездные»; каким образом он избавился от клейма, уму непостижимо. Правда, развелись мы очень тихо и в загсе, хотя от нас и не требовалось никакого объяснения по поводу развода — детей у нас не было, и разделом имущества мы не занимались, я громко заявила, что во всем виновата сама, надеясь, что кто-нибудь донесет мои слова куда надо.
Очень скоро из простого совслужащего, корпевшего за свои 120 рэ день-деньской за письменным столом, он стал переводчиком, сопровождавшим наши делегации за границу. Работал ли он только на тех, кто ему официально платил деньги, или на кого-либо еще, было из его рассказа понять очень сложно. Скорее всего он работал на разведку, наверное, на военную разведку, ГРУ, как и его отец, — такой вывод я могла сделать из некоторых его недомолвок и оговорок; впрочем, он не хуже меня знал Фрейда, и я не верю, что эти оговорки были случайными. Нет, скорее всего он сознательно пытался создать у меня такое впечатление, окутать себя атмосферой загадочности; я понимала, что он играет, и тем не менее ему верила — вряд ли без службы в некоторых структурах он мог бы так свободно разъезжать по заграницам. Тем более что через несколько лет работы в издательстве его послали в Латинскую Америку — сначала на Кубу, а потом в Аргентину, где он служил на маленькой дипломатической должности, вроде десятого атташе по культуре.
А потом, видно, это существование советских людей за границей, замкнутый мирок, где все думают только о приобретении материальных благ и каждый стучит на каждого, совсем ему осточертели, хотя он, судя по всему, и пользовался большей свободой, чем остальные члены советской колонии. А может быть, он оказался замешанным в каком-то скандале — зная Марка, я не могу этого исключить. Он плюнул на карьеру, ушел со службы и устроился в одно из первых совместных предприятий, которое занималось установлением связей между нашим нарождающимся бизнесом и Испанией. Испания! Эта страна всегда была мечтой Марка. Она привлекала его гораздо больше, чем Латинская Америка.
Как он рассказывал об Испании! Был он и в том самом замке Дали, где престарелый маэстро доживал свои последние годы и о котором ходит столько анекдотов. А уж сеньориты! Тут в его глазах появился лукавый блеск, но я не реагировала — я прекрасно знала, что он меня нарочно провоцирует.
Но все хорошее когда-нибудь кончается, и кончилось и его СП — попросту говоря, лопнуло. Тогда Марк стал работать в агентстве, которое занималось организацией международных бизнес-туров. Я так и не поняла, почему он решил окончательно вернуться в Москву — может быть, устав от благополучной и поэтому слишком скучной жизни на процветающем Западе, он захотел возвратиться на родину со всеми ее потрясениями, а может, просто ему надоела жизнь на чемоданах, или его постигло разочарование в любви и какая-нибудь испанская барышня наступила ему на любимую мозоль, но на этом я не стала заострять внимание. Главное, что он был у меня, здесь и сейчас.
Он ничего не говорил о своей личной жизни, единственное, что я поняла, — у него никогда не возникало и мысли о женитьбе. Я, разумеется, тоже не рассказывала ему о том, что было у меня за эти десять лет.
Марк был в превосходном настроении. Я уже и вспомнить не могла, когда он был таким остроумным и красноречивым. С каким блеском он рассказывал мне истории из жизни партийных бонз! Как я хохотала, когда он поведал, как в Аргентину привезли деньги и бумагу на печатание Манифеста коммунистической партии! С каким восторгом встречали визитеров из Москвы местные коммунисты и как быстро они прокутили зелененькие, предназначенные для публикации бессмертного произведения Маркса и Энгельса! Всего должны были напечатать миллион экземпляров этого самого манифеста; естественно, бумагу немедленно загнали, после чего у некоторых деятелей международного коммунистического движения выросли особняки в окрестностях Буэнос-Айреса. Далее отрапортовали в Москву с победном шествии классиков марксизма-ленинизма по планете и даже издали несколько тысяч экземпляров книги, чтобы показать товар лицом. Я смеялась, как сумасшедшая, хотя на самом деле было грустно — подумать только, это те деньги, которые мне недоплачивали, пока я горбатилась на государственной службе!
Мы говорили, мы смеялись, мы пили «Чинзано», а тем временем воздух в комнате, казалось, загустел от излучаемых нами флюидов. Становилось душно, хотя форточка была открыта. Марк расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. На мне было закрытое темно-красное платье без пуговиц, я не могла его расстегнуть, поэтому я сняла с себя часы и браслет. Мне захотелось забраться на диван с ногами, и тут я почувствовала, как мне мешают сапожки — когда я вошла, у меня не было времени и желания их снять. Тем более, что мои ноги хорошо в них смотрелись и подъем казался особенно изящным.
Очевидно, телепатия все-таки существует, потому что в этот момент Марк тоже обратил внимание на мои сапожки. Он отодвинул столик, благо он был на колесиках, и опустился передо мной на колени, Взяв в руки мою левую ногу, он медленно и осторожно принялся расшнуровывать сапог. Мне казалось, что я чувствую жар его ладоней, хотя он и не дотрагивался до моей кожи. Наконец он снял сапог и принялся целовать мою ногу прямо через тонкий капрон.
Марк никуда не торопился: казалось, он увлекся пальчиками стопы, но одна его рука тем не менее незаметно скользнула вверх по внутренней стороне бедра. Я почувствовала, как от его прикосновений меня будто пронизывает электричеством, и поджала освобожденную от сапожка ногу под себя, протянув Марку правую; ему ничего не оставалось, как заняться ею.
На лице его появилась самодовольная улыбочка: терпеливо расшнуровывая на мне высокий ботинок, он заметил:
— Все-таки это варварство — столько крючков!
— Может быть, это специально: последнее и решающее испытание для рыцаря, завоевывающего прекрасную даму. — Мои жалкие потуги сохранить хладнокровие блистательно провалились. Я вся дрожала; совсем некстати на ум мне пришел анекдот про чукчу, которого спрашивают, что он обычно делает после того, как переспит с женой, на что он отвечает: «Снимаю лыжи».
— Кажется, в данном случае это испытание больше для прекрасной дамы, чем для рыцаря. — Марк дразнил меня, дразнил и своим ироническим тоном, и понимающим взглядом чувственно прищуренных глаз, и чересчур дерзкими пальцами, которые успели забраться в такие места, до которых путь от моих щиколоток и стоп должен быть более долгим — и в пространстве, и во времени.
Да, сегодня он не торопился, он наслаждался моим нетерпением, он утверждал себя, он давал мне почувствовать, что именно он хозяин и моего тела, и моих чувств. Впрочем, насчет чувств не уверена — пока он занимался бренной телесной оболочкой моей бессмертной души, и очень успешно. Так успешно, что в тот вечер я уже ни о чем не могла думать — мои высшие психические функции начисто отключились, я просто жила в волшебном мире чувственных ощущений, как будто провалилась в четвертое измерение, где нет ни времени, ни пространства, только бесконечное наслаждение. Правда, иногда Марк возвращал меня на землю, но ненадолго — только для того, чтобы сменить позу или убедиться, что я еще здесь, а не где-нибудь на небесах.
Не уверена, что Марку той ночью было также хорошо, как мне. Мне кажется, он поставил себе такую задачу — всеми возможными способами вернуть меня себе, подчинить себе мое тело, и, следовательно, душу тоже. Конечно, он вместе со мной взлетал до звезд, но его космолетом управлял абсолютно трезвый пилот. Он не просто дирижировал любовной игрой, но и занимался особо моим телом, забывая порой о себе. Глупо, может быть. От знакомого сексопатолога я слышала, что в физической любви не стоит слишком много думать о том, что доставляет удовольствие партнеру, это убивает наслаждение — если хорошо тебе, то хорошо и ему. Наверное, это правильно, если люди просто спариваются. Но если они занимаются любовью, это не так. И, подчиняясь его ласковым рукам, его губам, его нежному шепоту, поднимаясь раз за разом на пик оргастической радости, интенсивной до муки, я чувствовала, что он хочет снова стать моим властелином, моим господином, моим единственным мужчиной.
