Так что Ноэль просто надела ожерелье с Камнем Нити на шею и заставила свои руки спокойно лежать на коленях.

«Спокойно. Не дергай пальцами».

Потом пошла вторая волна посетителей, и Ноэль моментально взвинтилась настолько, что не могла больше сохранять поддельную улыбку. Эти мужчины несли лиловые Нити похоти и заявились только для того, чтобы оценить молодую плоть, оказавшуюся в их распоряжении.

Было понятно, что они не слышали истории о том, как Ноэль отказалась быть игрушкой. Она нарушила одно из негласных правил для ведьмы Нитей в Миденци: спать со всей округой, быть подстилкой для всего поселка.

У Ноэль никогда не получалось переварить тот факт, что Гретчия делала это. Так же, как и Альма. Именно поэтому ее мать, наконец, решилась отправить Ноэль подальше от дома, или, во всяком случае, так она утверждала. А Ноэль была уверена, что мать отослала ее, чтобы взять в ученицы Альму.

– Ты хмуришься. – Корлант ткнул пальцем в спину Ноэль. Это было похоже на тычок горячим утюгом. Ей потребовалась вся сила воли, чтобы не вздрогнуть и не закричать.

Вместо этого Ноэль пробормотала извинения, и ее лицо приобрело безучастный вид.

– Это был всего сто девяносто первый, – объявил Корлант, когда последний похотливый мужчина ушел. – Интересно, где остальная часть племени? – спросил он, хотя в его тоне не было и нотки интереса. Но когда Корлант последовал к двери, его Нити были розовыми от волнения. – Я удостоверюсь, что все племя знает о приветствии, и очень скоро вернусь. – Он бросил проницательный взгляд на Гретчию и с нажимом добавил:

– Не. Уходи.

– Конечно, не уйду, – сказала Гретчия, опускаясь на табуретку рядом с Ноэль.

Как только Корлант вышел, Гретчия мгновенно вскочила. Она подняла Ноэль, в то время как Альма метнулась к подвальному люку.

– Мы должны спешить, – прошептала Гретчия. – Корлант точно знает о нашем с Альмой плане. Он попытается остановить нас.

– Плане? – спросила Ноэль, но в этот момент внезапно что-то полоснуло по ним, как ножницы по волосам, и во взрывной спирали то, что связывало трех ведьм с поселком, со всей силы ударило их в грудь.

Ноэль не могла видеть этого, но она почувствовала: резкая боль в сердце, которая чуть не сбила ее с ног. Она уже испытывала такое раньше, семь лет назад…

Гретчия толкнула Ноэль к двери и прошептала:

– Беги! К воротам, быстрее!

Но Ноэль не могла. Ноги были прикованы к полу – она не могла поверить, что это происходит снова. Племя приближалось, а мать толкала ее навстречу.

Перед Ноэль возникла заплаканная Альма и воскликнула:

– Мы вытащим тебя, но ты должна бежать!

Что-то в панике Альмы – ее зеленые глаза, пронзившие Ноэль насквозь, – заставило девушку встряхнуться. Терзаемая сомнениями, она стрелой метнулась к двери, а затем выбежала наружу… чтобы не оступиться, она балансировала руками, пытаясь удержаться в вертикальном положении.

К толпе, ждавшей снаружи. С фонарями, факелами и арбалетами. Четыреста номаци, которые пропустили приветствие, стояли молча, а их Нити были скрыты магией Корланта.

Был там и сам Корлант. Скользя сквозь толпу, на голову выше всех остальных, он все надувал и надувал свои губы в пренебрежительной гримасе. Его фиолетовые Нити корчились от плотского голода.

Люди, стоявшие у него на пути, разбегались, лишь только бросали испуганный взгляд на его одежды. И Ноэль узнала эти лица, светившиеся в отблесках факелов. Ее колени подогнулись, а грудь затрепетала.

Она бросила взгляд назад, и ком ужаса застрял у нее в горле. Дом был пуст – там был только рычащий Скрафф, шерсть которого встала дыбом. Гретчия и Альма исчезли. Снова. Так же, как и в прошлый раз.

Ноэль ждала, затаив дыхание, а Корлант подошел и остановился в десяти шагах от нее. Он смотрел на нее хищным взглядом, его фиолетовые Нити становились все ярче. Затем он нарочито медленно скрестил пальцы и направил их на Ноэль. Это был знак, отгоняющий зло.

– Чужак. Повесьте чужака, – произнес он тихо. Слов было почти неслышно за вечерним стрекотом сверчков, в дыхании толпы. Потом громче: – Чужак. Чужак. Повесь. Повесь.

Племя начало скандировать: «Чужак. Чужак. Повесь. Повесь». Слова слетали с губ и объединялись в ядовитом крике, он захватывал всех присутствующих. Ноэль не двигалась. Она усиленно пыталась хоть что-то откопать в своей голове, обратиться к логике ведьмы Нитей. Должен же быть какой-то выход из ситуации, просто обязан быть. Но она не могла его найти. Без Сафи, которая сражалась бы рядом с ней. Без изогнутых клинков. Когда нет времени на паузу и размышление.

Люди обступили ее кругом. Их Нити пульсировали жизнью, будто их внезапно освободили: тысячи оттенков охваченного ужасом белого, кровожадного серого и голодного фиолетового навалились на Ноэль. Потом руки потянулись к ней, пальцы хватали ее, впивались в нее. За волосы резко дернули, и голова откинулась назад. Слезы брызнули из глаз. Желчь ошпарила ее горло.

Чужая, чужая, повесьте чужую.

Никто больше не говорил ни слова – все были слишком заняты, их воинственные крики взывали к ночи и смерти Ноэль. Нити гудели в том же ритме, пока люди толкали, пинали и щупали ее. Пока они заставляли ее мучительно волочить ноги в сторону самого большого дуба в поселке.

И за этим четырехдольным ритмом – «Чужак, чужак, повесь, повесь» – была быстрая трехдольная вибрация. Кук-ло-вод. Кук-ло-вод. Пугающий бас за истерическим дискантом.

Корлант действительно убедил племя, что Ноэль – Кукловод, и теперь она умрет за это.

И вот перед глазами Ноэль на фоне яркого лунного неба уже замаячили кривые ветви дуба. Мужчина схватил Ноэль за грудь, его Нити хаотично тряслись. Женщина провела своими ногтями по щеке Ноэль – ее Нити были уже измучены насилием.

Когда пелена боли заволокла глаза Ноэль, ее сердце, наконец, превратилось в камень. Пульс замедлился, температура тела резко упала. И все детали, звуки, и боль, которая пронзала ее в тот момент, исчезли за стеной холодных мыслей.

Эта атака подпитывалась Корлантом. Страхом. Люди боялись Разрушенных и неизвестного Кукловода… и поэтому боялись Ноэль.

Правой рукой дай человеку то, чего он хочет, а левой срежь его кошелек.

– Секи! – Слово с шипением вырвалось из глотки Ноэль. – Секи, – снова зашипела она с тем же пустым выражением лица. – Открути и отсеки.

Затем снова. «Секи, секи. Рви, рви, рви, рви», – в том же ритме, в котором бились Нити толпы, пульсирующие от страха. Ноэль взяла четырехдольный ритм песни и трехдольный бас…

Она дала им то, чего они хотели.

Она показала им Кукловода.

– Секи, секи. Рви, рви, рви, рви. Нити рви. Нитям смерть. – Слова, которые она визжала, были выбраны случайно. Просто тарабарщина. Ноэль не могла прикоснуться к Нитям этих людей, и она, конечно, не могла их контролировать. Но номаци этого не знали, поэтому она продолжала скандировать:

– Секи, секи. Рви, рви, рви, рви. Нити рви. Нитям смерть!

Мужчина перестал трясти ее за грудь, пальцы женщины убрались от ее лица.

– Секи, секи. Рви, рви, рви, рви! – все громче кричала Ноэль, пока не освободила достаточно места для разворота. Для того чтобы дышать и вопить еще сильнее:

– Нити рви. Нитям смерть!

Вокруг нее кровожадные, алчущие насилия Нити стали тонуть в ослепительно белых Нитях страха. Корланта нигде не было видно.

Люди отстранялись от Ноэль, их лица были такими же бледными, как и Нити. Крики, призывающие к смерти, превратились в панические призывы к бегству.

Пока Ноэль стояла там, распрямив спину, с маской абсолютного спокойствия на лице, и готовилась исполнить еще один зловещий куплет, пришла вторая волна безумия.

Пороховой заряд пронесся в воздухе, и голос Гретчии прогремел:

– Огонь!

Заряд взорвался. Горящие осколки полетели вниз, и Ноэль упала на землю, и раскаленная глиняная крошка просыпалась вокруг нее дождем.

Мать не бросила ее.

Все больше зарядов взрывалось с грохотом, сотрясающим воздух и Нити. Больше не было ритма, не было четких эмоций. Только абсолютный хаос.