– Как долго ты намерена тут оставаться? – прошептала Альма хриплым шепотом, не громче, чем потрескивал огонь или храпел Скраффс.

– Только на ночь, – ответила Ноэль. Одна ночь. Одна ночь. Она рассеянно взяла в руки темную полоску мрамора длиной с мизинец. В центре вспыхивали рубины, а вокруг них причудливыми петлями и узлами вилась нить, розовая, как закат.

Через несколько камней лежал его двойник. Еще Ноэль приметила вдоль задней части стола сапфиры и несколько опалов.

Только в доме Ведьмы Нитей можно было найти такие дорогие камни, просто так на столе, без присмотра. Но ведьма Нитей знала свои камни, она даже могла следить за ними, и ни один человек из племени номаци не был бы так глуп, чтобы рискнуть украсть их. По крайней мере, семь лет назад они бы не рискнули.

– Нравится? – спросила Альма. Она прислонилась к столу, не спуская глаз с входной двери и плиты, и все время вытирала ладони о бедра, как будто у нее потели руки.

Но ни разу Гретчия не сказала: «Оставь в покое свои руки и встань смирно. Ведьме Нитей не пристало суетиться».

– Это я сделала, – добавила Альма, указывая на Камень Нитей.

Ну, конечно же, сделала. Ноэль никогда не удавалось создать работающий камень, и вот Камень Альмы затмевает любой другой.

– Я сделала его для тебя, – добавила ведьма, и запинка в этой фразе заставила Ноэль пристально посмотреть на нее.

– Для меня?

– Да. Он связан с тобой.

– Это невозможно. Я Ведьма Нитей – ты не можешь видеть моих Нитей, поэтому не можешь привязать их к камню.

– Нет, – прервала ее Гретчия. Она подравнивала кончики волос Ноэль в одну линию с подбородком. Неумолимо. Ужасно. – Альма научилась этому от заезжей ведьмы Нитей. Камень связан с Сафией, а так как она – твоя сестра по Нити, косвенно он связан и с тобой.

Ноэль почувствовала, как ее лоб морщится, а губы кривятся. На лице проступило отвращение – такое бесконтрольное, такое несвойственное ведьмам Нитей выражение, что Ноэль сразу же пожалела, что не держала себя в руках.

– Зачем ты сделала Камень для меня?

Альма вздрогнула, но сразу же вернула лицу невозмутимость и взяла еще один рубин, окруженный розовой нитью.

– Это подарок. К твоему выпуску в следующем году.

– Но как ты привязала его к Сафи? Ты же никогда не встречалась с ней.

Альма открыла рот. Посмотрела на Гретчию, которая закончила со стрижкой.

– Твоя… Твоя мама, – начала Альма.

– Я научила ее, – закончила Гретчия. Она положила ножницы на стол и подошла к печке. – Скоро одежда догорит, а Корлант вернется. Поторопись.

Ноэль сжала губы. То, что сказала мать, совершенно не было ответом на вопрос.

– Тебе следует быть благодарной, – продолжила Гретчия, подбрасывая полено в печь и не глядя на Ноэль. – Альма тяжело трудилась над этим. Три года, даже больше. Рубины, которые ты держишь, засветятся, когда будет угрожать опасность Сафии – или тебе. Вы даже сможете следить друг за другом. К такому подарку не следует относиться легкомысленно, Ноэль.

Жар облизнул лицо Ноэль. Жар гнева. Или жар стыда. Она не была уверена. И уж точно она не воспринимала этот подарок легкомысленно: он был слишком ценен.

Однако Ноэль не намерена была испытывать благодарность к Альме или к матери. Никогда. Совершенно очевидно, что Альма сделала это из чувства вины. В конце концов, это она стала причиной того, что Ноэль отослали и та отказалась от места ученицы ведьмы Нитей. Альма знала это – как и то, что по ее вине Ноэль побили камнями семь лет назад. Это Альма сказала племени, что Ноэль уходит – что она решила стать чужаком, и поэтому племя окружило Ноэль на ее пути из поселка.

Ноэль чуть не умерла тогда, и целая гора камней никогда не искупит эту ошибку.

– Одевайся, – приказала Гретчия, отойдя от огня, – и быстро, пока Альма подметет отрезанные волосы. Скажем Корланту и племени, что ты покидала нас для того, чтобы полностью осознать свои обязанности как ведьмы Нитей.

Ноэль открыла было рот, чтобы заметить, что ее мать не могла иметь двух учениц, а в племени хорошо знали о неудачах Ноэль в колдовстве, но передумала. Альма взялась за швабру, подчинившись приказу, как и положено Ведьме Нитей. Потому что Ведьмы Нитей не спорили, они шли туда, куда вела их холодная логика.

Логика привела Ноэль сюда, так что она будет игнорировать ненависть, страх и боль, будет следовать логике, как ее и учили. Как она делала это постоянно, в Онтигуа, вместе с Сафи.

Сафи. Потерпеть только одну ночь, и Ноэль сможет оставить свою мать и Альму с их петлями, которые они сами же на себя и надели, – и вернуться к единственному человеку, который принимал ее как есть.

Сафи искренне наслаждалась дипломатическим балом во Дворце дожей.

Было трудно не поддаться его очарованию – тепло игристого вина, блеск люстр, свисающих со сводчатого потолка небесно-голубого цвета. К тому же стена вдоль всего бального зала была украшена сотнями мерцающих стеклышек, сквозь которые можно было разглядеть болотистый берег Яданси. Вид был потрясающим, а светящиеся в гавани фонари и всходившая, почти полная луна делали его еще прекрасней.

Никогда в жизни Сафи не ожидала, что так легко вживется в роль доньи. Да еще когда вокруг нее столько людей – тепло их тел наполняет зал, а их постоянная ложь будто царапает ее кожу. Все они, в прошлом – дети из ее компании, успели повзрослеть, в то время как их родители состарились… А точнее, растолстеть, ведь их все эти восемь лет поили вином и откармливали марстокийскими конфетами (которые, по мнению Полли, были последним писком моды).

Сафи была выше многих из них и, несомненно, сильнее, поэтому ее закаленный разум легко отбросил картины трудного детства и старые насмешки. На самом деле она считала, что это ничем не отличается от их с Ноэль мошенничества. Она была правой рукой дяди, когда тот занимался карманными кражами, и понимала, что, возможно, именно тренировки в Онтигуа привели к тому, что он вызвал ее в Веньязу на Военный саммит и попросил притворяться, будто это приносит ей удовольствие.

Она попыталась отбросить эти мысли. Выдержать этот вечер и найти Ноэль через четыре часа, когда куранты пробьют двенадцать, – вот что действительно важно. Тогда она сможет сесть в экипаж, в котором ее будет ждать Мустеф, и уехать навсегда.

Сафи заставила свои ноги встать спокойно (несмотря на то, что она получала удовольствие от вечера, пальцы на ногах беспокойно шевелились) и переключила все внимание на спутника, принца Леопольда Карторранского, наследника императорского престола.

Он вырос настоящим мужчиной, хотя и оставался слишком красивым, чтобы его воспринимали всерьез. Он был, несомненно, самой красивым в комнате, как среди мужчин, так и женщин. Блестящие локоны цвета шампанского, кожа светилась золотом, оттененным легким румянцем на щеках, а длинные светлые ресницы, которые Сафи так живо помнила с детства, густые и изогнутые, красиво обрамляли зеленые, как морские волны, глаза.

Но, несмотря на все внешние изменения, он остался тем же острым на язык, игривым мальчиком, которого она помнила.

Он запрокинул голову, чтобы глотнуть вина. Его кудри колыхнулись, и неподалеку вздохнули несколько доний.

– Ты знаешь… – сказал он вальяжно, отпив вина. Насыщенный баритон с красивыми паузами между словами звучал почти как музыка. – Синий цвет моего бархатного костюма не настолько глубок, как я надеялся. Я специально потребовал «императорский сапфир». – Пауза. – Но я бы скорее назвал его тускло-синим, согласна?

Сафи фыркнула.

– Я рада видеть, что ты не изменился, Полли. Все так же увлечен своей внешностью.

Он покраснел, как и каждый раз в этот вечер, когда она его называла Полли. От этого ей хотелось делать это еще чаще.

– Конечно, я не изменился, – изящно пожал плечами Леопольд. – Мое идеальное лицо – все, что у меня есть, а упорная учеба мне не нужна, ведь в Карторре она нужна лишь для того, чтобы продвигаться наверх.