Черт, не могу удерживать прямоту мысли. Произошло-то не это. В смысле, этого еще не произошло. Я по-прежнему на краю Восьми Проулков и выискиваю Шотта Шерифа, а не Джоси Уэйлса. За каким хером мне думается о Джоси Уэйлсе? Он даже не из тех, чье имя просится на ум, – что, готов поспорить, его более чем устраивает. Джоси Уэйлс – это Копенгаген. Но это было потом, Алекс Пирс. То, что ты узнал в Восьми Проулках, послало тебя в Копенгаген, просто чтобы до конца все прояснить. Но сначала я побывал в Восьми Проулках. Ну, а если я был там, то для того, чтобы встретиться с Шотта Шерифом. Хотел узнать, действует ли по-прежнему мирный договор после тех вспышек убийств на Орандж-стрит и Печон-стрит на прошлой неделе, где юноша от ЛПЯ из-за подруги зарезал юношу от ННП. И после того последнего шоу с полицией, где ребята в черно-красном наложили лапу на тайник с оружием и боеприпасами, да такой, каким не могла бы похвастаться даже Национальная гвардия США.

Само собой, задать такой вопрос в открытую я не мог. После дружественного визита в Восемь Проулков, где мне дали инфу на Жреца, я нежданно обнаружил его под уличным фонарем. Он сидел там и ждал меня. Во всяком случае, так он сказал: «Брат, я давненько уж тебя тут караулю». Устройство связи гетто более старое и более передовое, чем телефон. Посиживал он на стальной барной сидушке из настоящего бара, в тридцати футах от угла; когда я появился, он покуривал сигарету, потягивал «Хайнекен» и послеживал за партией доминошников. Вид у него был, как у человека, к которому подходишь и эдак запросто спрашиваешь: «Эй, а где тут такой Шотта Шериф?»

– Знаешь, это никак не то место, где ожидаешь увидеть блестящий барный стул.

– Или второе присутствие Иисуса. С магнитофоном.

– Я с ним пересекаюсь то и дело.

– Пересекаешься с кем?

– Да неважно.

Он тоже в курсе, что я пришел разузнать о мирном договоре. Оказывается, их с Папой Ло в одно и то же время замели в тюрягу – как раз когда горе-стрелки нагрянули в дом к Певцу, – и как всякая группа рассудительных людей, оказавшихся в одной куче, они взялись меж собою толковать. Ну а дальше, как известно, возник мирный договор, про который даже написал песню певец Джейкоб Миллер (не супер, но сойдет), а потом возвратился и Певец, чтобы благословить то соглашение еще одним концертом. Я хотел узнать, что же на самом деле привело договор на грань срыва и поставлен ли на его будущем крест. Я спросил Жреца о ночи перед тем, как армейцы постреляли тех ребят в Грин-Бэй; то, что вбило в мирный договор первый клин. Слышал ли он о некоем Ду́шке? Сложно поверить в существование ганмена с таким имечком, более свойственным певцу стиля ду-уоп, но если таковой действительно существует, то Шотта Шериф, вероятно, о нем слышал. Он ведь тоже, в некотором смысле, причастен к рождению того мирного договора.

– Нет, солнце, не слышал я про такого… Как там его? А он разве не от ЛПЯ?

– Да говорят, что этот Душка был как раз от ННП.

– Ганмен?

– Мутнявая личность.

– Какая-какая?

– Да ладно. В общем, он не отсюда?

– Здесь с таким именем никого нет, Иисусик.

Больше, наверное, мне не сказал бы и Шотта Шериф. Не успел я спросить, можно ли здесь поговорить еще с кем-нибудь, как Жрец ухватил меня, воровато огляделся, не смотрит ли кто, и сказал: «Этот договор должен действовать. Иначе просто быть не может». Голос его звучал едва ли не просительно. Я еще позадавал его соплеменникам какие-то глупые вопросы, типа, знают ли они, что исполнительница «More More More» была порнозвездой, и ушел.

На днях Жрец подыскал мне кое-кого пополезней. Он повел меня в какой-то неимоверно загаженный проулок, расположенный в квартале Кингстона, где верховодит ЛПЯ, и там свел меня с одним из тех, кто удрал из Грин-Бэй; так я впервые встретил человека из реальной «Уэнг-Гэнг». Тот отвел меня в бар, футах в двадцати от места встречи, и запросто заговорил. Оказывается, тот Душка вроде как нашел способ проскользнуть в Саутсайд – территорию ЛПЯ, – где закорефанился с «Уэнг-Гэнг». Он же пробросил, что у армии не хватает людей на охрану стройки в Грин-Бэй. Затем он связал их ганменов с некоей Матой Хари из кингстонского отеля, которая сказала, что ребята, мол, скоро получат стволы плюс по триста американских долларов на брата, а в закрепление сделки еще и дала троим или четверым. Жрец рассказал мне про Душку, ну а выживший поведал мне о Сэлли Кью (кликуха явно не ямайская). Парнишке на вид не было и семнадцати, но для Джемдауна, если ты в этом возрасте шахну пробуешь впервые, ты все равно староват.

«И вот этот Душка всплывает, э-э, четырнадцатого января, – вспоминает он (вернее, вспомнил после того, как я отдал ему свою пачку “Мальборо”, семьдесят баксов и кассету Джерри Рафферти[176], которая неведомо как оказалась в моем рюкзаке). – “Он подъехал с двумя “Скорыми”, и мне это показалось подозрительным”, – сказал паренек. Хотя рассказывать юному шотте, что в условленном месте тебя ждут стволы, которые нужно всего лишь пойти и взять, это все равно что говорить нарику: “Там в мусорке, в конце проулка, целый пакет с герычем, без всякого адресата”. Парнишка тогда выложил весьма интересную инфу, только вот не помню какую. Надо проверить по записям. “Мы ж, понимаешь, были в основном растафари, не лейбориты”. – Может и так. – “В политику-шмалитику не лезли. В карман никому не заглядывали, а значит, и работали на кого хотим, ты понял?” Был, однако, январь, сразу после Рождества, и все знали, что в гетто ни у кого нет денег; хуже того, “Уэнг-Гэнг” тогда разосралась и пожгла все мосты с другими бандами Кингстона.

Ну вот, стало быть, там затевалась стройка, а к ней нужна была охрана, но только чтобы со своими стволами. Стало быть, надо искать. Может, оно и не совсем правильно, но когда на севере мамаша говорит мужику, что малявке нужно детское питание, а мамаша на юге говорит, что отпрыску нужна школьная форма, думается как-то о другом. А тот чувак насчет стволов связался с армейцами. Ну, связался и связался – солдат, он же не ковбой-убийца, ты понимаешь. Если б то были фараоны, я бы не только, бомбоклат, не повелся, а еще и тому Душке накостылял. Ну а солдат нам чего тревожиться: мы с ними друг другу дорожку не переходили. Я ж говорил, в политику мы никогда не лезем. Но я-то тогда ничего не знал, а солдат нам говорит: «Становитесь вон туда, к мишени». И тут я резко падаю, как будто в обмороке, пока они даже еще не открыли стрельбу. Ползу через кусты, а ведь я еще и босой. Остерегаюсь даже дышать, пока ползу с того стрельбища на участок с тростником. Они выслали вертолет, нас искать. Удивительно, что не нашли: у меня все ноги о траву изрезаны так, что след кровавый стелется аж до самого тростника, где безопасно. Хорошо, что я знал Грин-Бэй. Спас четверых: увел их с пустыря в тростник, слава богу, он там высокий, спрятал нас от вертолета и тянулся до самого даунтауна, до школы Сестер Бенедектина. А один из нас сумел выбраться другим путем к морю, и там его двое рыбаков из воды выудили. Мы сразу вызвали полицию. В другое время они бы нас поубивали за милую душу, но тут другое: у них кровь вскипает, когда им дорогу переходят армейцы. Единственно, кого фараоны ненавидят пуще ганменов, это армейских. Веришь, брат? К нам на защиту пришли фараоны! К нам – по-ли-ци-я!»

Чем больше я беру ему выпить, тем оживленней он говорит, и чем ясней становится картина, тем больше в ней возникает нестыковок. Силы обороны Ямайки насчет того происшествия особо не скрытничали. Я даже встречал одного армейского начальника – вполне себе милого человека, хотя и слегка неотесанного. По его словам, все те люди были членами «Уэнг-Гэнг» или их сообщниками, в настоящем или прошлом, которые просочились на военное стрельбище в Грин-Бэй, где открыли огонь по нескольким солдатам, проходившим в то утро огневую подготовку. Может, они спланировали возмездие за то, что армейцы бесцеремонно патрулируют их территорию. Или прослышали, что здесь есть плохо охраняемый склад с оружием, которое можно взять. По-любому они получили по заслугам, явившись средь бела дня как, язви их, ковбои. Только вряд ли можно явиться размахивая стволами, если стволов у вас нет, а вы лишь только рассчитываете ими разжиться.