Едва народился январь, как мы взялись за работу. Американец приехал с багажником, полным всякой всячины, пользоваться которой нас должен научить Кубинец. «Нам бы такое, muchachos, тогда, в Заливе Свиней», – все приговаривал он. Когда я его повстречал, он уже знал Джоси, но у меня все не было времени об этом заикнуться. Оружие было совсем не как стволы, ввезенные сюда с шестьдесят шестого по семьдесят второй. Те надо было упирать в плечо, заряжать на один выстрел и стрелять. Наш лучший ствол мог завалить человека разве что прямым попаданием в сердце. А из базуки можно запросто обрушить стену. Я все-таки держусь за свою самозарядную «М1». Джоси держится за свой старый обрез, но не говорит американцу, что у него давно припасен «AK-47», хотя Кубинец наверняка об этом догадывается. Кубинца мы отвозим подальше на запад, в Мусорные земли, чтобы он там обучал молодежь. Пятого января я веду бригаду на Джонстаун, а Джоси отправляется в Тренчтаун, где в свое время обитал Певец. В Тренчтауне полагают, что это дает им неприкосновенность, но это не так.
Усвойте это, милые и приличные люди. Год выборов знаменуется первыми уличными боями. Гетто всегда начеку, но Джонстаун спит, как будто не знает, что на дворе семьдесят шестой год и всем нужно дремать с одним открытым глазом. Именно за эту их беспечность мне так и хочется их перестрелять.
Мы на пяти машинах; оно и к лучшему, так как ни у кого в Джонстауне нет такой машины, чтобы угнаться за мной. Времени на раздумья у нас нет, и мы просто врываемся, поливая все вокруг градом пуль, и пропарываем место навылет. Назади грузовика у нас человек с базукой. Он целит в бар, но грузовик подскакивает на выбоине, и он в момент выстрела промахивается, попадая вместо бара в домишко с цинковой крышей. Дорога сотрясается. Я кричу, чтобы грузовик остановили и чтобы целиться с места, но слишком уж много времени уходит на перезарядку. Джонстаун приходит в себя и начинает отвечать огнем, но стреляют по нам из простых шестизарядников и, судя по звуку, из одного «калаша». У нас оружие новей – такое, которое может само находить и уничтожать цель; оружие для таких, как Тони Паваротти, который неторопливо прицеливается и бьет, никогда не тратя патронов понапрасну. Я веду свою машину, а на коленях у меня моя «М1». Я даю по тормозам и делаю выстрел по сгустку убегающей от меня темноты. Сгусток темноты падает, но с правой стороны частят пули и, кажется, цепляют одного-двух наших; точно не знаю. Я кричу всем приготовиться к высадке, но сначала пусть бахнет базука. Наш дурень снова промахивается и попадает в автобусную остановку – стекло и цинк взрываются снопом брызг и разлетаются, шараша по всему осколками, прямо как торнадо по телевизору. Мы выскакиваем наружу.
Джоси Уэйлс отправляется в Тренчтаун вместе с Доктором Лавом и еще одним человеком. Их всего трое. Я кричу, что это безумие, отправляться таким малым числом, но нынче времена у нас такие, что, даже когда я кричу, Джоси Уэйлс меня не слышит. Они отправляются на его белом «Датсуне». Через день Джоси попадает в рубрику новостей. Его стараниями в Тренчтауне взрываются два двора многоквартирок, семь домов, бар и магазин – все они от пожара сгорают дотла. Мне звонит Питер Нэссер и зачитывает по телефону заметку из «Нью-Йорк таймс»; в конце он отругивает меня за то, что я не хохочу так же громко, как он. Нэссер вешает трубку, а я знаю, кому он позвонит следующему; не упомню только, как и когда Джоси Уэйлсу поставили телефон.
Шестое января. Полиция отвязывается на «Уэнг-Гэнг», потому что та орудует в Уэнг-Сэнге – гетто тоже под ЛПЯ, но мы его не контролируем. Там у охнарей свои планы и графики. И взрывчатка. Двое из них знакомы с Кубинцем, но знают его только под именем Доктор Лав, и они там бахвалятся, что получают оружие напрямую из Америки. Мы на эти поползновения лишь качаем головами, поскольку их не контролируем и есть опасение, что они могут вырасти и стать для нас проблемой покрупнее, чем Шотта Шериф. Что до последнего, то мне представляется, что он, как и я, не спит ночами, изо всех сил вглядываясь в происходящее.
Седьмого января шестеро юнцов из наших обстреливают стройплощадку на проезде Маркуса Гарви и убивают двоих полицейских. Я узнаю об этом только потому, что слышу, как громко они пересмеиваются, когда на обратном пути проезжают мимо меня. Тут уж я теряю терпение.
– Это кто, бомбоклат, послал вас устраивать стрельбу на стройке? – спрашиваю я, а старший из юнцов начинает надо мной смеяться. Не успевает он досмеяться, как моя пуля прошивает ему правый глаз и вылетает из затылка.
– Кто, спрашиваю, вас туда посылал? – повторяю я и навожу ствол на еще одного парнишку. И тут происходит такое, чего пером не описать (позже я даже сделал камешком зарубку у себя на стволе). Вся остальная пацанва уставила свои пушки в меня. Я глазам своим не поверил. Стою и смотрю, а они смотрят на меня, всё это молча. И тут один из пацанов, что на меня таращится, падает наотмашь с пробитым черепом, из которого хлещет кровь. Остальные тут же кидают свои пушчонки и начинают реветь в голос, словно вдруг вспоминают, что им всем нет еще и семнадцати. Я оборачиваюсь и вижу Тони Паваротти, смотрящего в прицел винтовки, а рядом с ним – Джоси Уэйлса. Они без слов поворачиваются и уходят. В тот же день на ту же стройплощадку нападает «Уэнг-Гэнг» и убивает еще двоих полицейских. А назавтра наше идиотское правительство издает новый закон: все, при ком найдут ствол, получают пожизненный срок.
Питер Нэссер говорит, что надо посильней надавить на районы ННП, и мы надавливаем. Надавливаем сильнее, чем есть сил у Шотта Шерифа без поддержки Бантин-Бэнтона и Тряпки. Тогда премьер-министр выступает с идеей, чтобы люди для охраны своих домов и улиц нанимали частную охрану. На это в телевизоре появляются люди вроде Питера Нэссера и говорят: «Ямайцы, для описания таких мер у нас есть всего два слова: тонтон-макуты. Вы это понимаете?» Нэссер звонит мне затем, чтобы зачитать какую-то статейку из американской газеты, название которой «Уолл-стрит джорнал».
– «Ямайка не становится коммунистической. Она лишь становится банановой». Ха-ха-ха! Ну, а ты чего не смеешься, старый крот? Смешно же! Ей-богу, бомбоклат, смешно!
Затем наступает двадцать четвертое января. Семнадцать человек гибнет от отравленной муки.
Десятое февраля. На дело выходят Джоси, Доктор Лав и Тони Паваротти. В Джонстауне и Тренчтауне один за другим гремят взрывы. В этом же месяце «Уэнг-Гэнг» учиняет стрельбу на дискотеке в Дахани-парк и убивает пятерых, ранено восемь.
Март. Конкретный день не помню. Полиция замечает белый «Датсун» Джоси Уэйлса и следует за ним до самого Копенгагена. Здесь она требует, чтобы водитель вышел, потому что автомобиль конфисковывается. На выручку Джоси вышел весь Копенгаген – кто с камнем, кто с палкой, кто с бутылкой, кто еще с чем, – и полицейские чуть не приняли смерть, как та блудница из Библии. Я помню две вещи. Чтобы спасти полицейских, приехал сам глава партии. А второе: Джоси в этот день стал вроде как народным героем.
Милые приличные люди, и все-таки я от вас кое-что утаиваю. Вы небось думаете, что кровь мне обрыдла после того, как я убил того старшеклассника? Возможно, да, но только отчасти. И то, что я перестал пользовать свой ствол, еще не означает, что я возражаю против того, чтобы свой стал чаще использовать Джоси или даже Тони Паваротти, который пуль на ветер не пускает никогда. Но этот Кубинец, этот проклятый Доктор Лав…
Девятнадцатое мая. Этой даты мне не забыть. Они с Джоси Уэйлсом отправляются к многоквартирке на Орандж-лейн и все там вынюхивают, как крысы. Но на этот раз берут с собой и меня. Может, для того, чтобы я кое-что увидел, причем не только и не столько взрыв. Из снаряги у Кубинца с собой лишь кусок какой-то белой замазки и моток провода. Во дворе он отыскивает газовый баллон и прилепляет ту замазку к нему. Замазка похожа на жвачку, и у меня мелькает мысль, что это еще за детские шалости и почему Джоси Уэйлс радуется так, что подпрыгивает, как девчонка со скакалкой, но тут Кубинец говорит ему: «Ты взрываешь, а мы в укрытие». Затем он крепит к замазке две жилы провода, а остальной моток разматывает аж за забор.
