Далее офицер Ратт с удовольствием проинформировал присутствующих о целесообразном расположении постов охраны, маршрутах патрулирования, периодах активации охранной сигнализации и прослушивающих устройств, дополнительном освещении парка, прочих мерах безопасности, основанных на графике въезда и выезда гостей. А затем передал эти ценные сведения Шефу в виде аккуратно отпечатанной служебной записки, добавив, что для окончательного утверждения мероприятий по обеспечению безопасности требуется уточнить поэтажный план строения.

— Что же, завтра с десяти утра проведем инвентаризацию помещений. Прошу подготовить для нас три экземпляра плана в его нынешнем виде. Прихватите рулетки, карандаши и планшеты, господа офицеры. В случае необходимости нам поможет в изысканиях хранитель библиотеки — некто профессор фон Штерн. Вы не знакомы с ним, герр Меркаев? Он этнический немец, но ранее проживал в России, а затем эмигрировал от большевиков… Нет? — уточнил штандартенфюрер Кольбах. Меркаев отрицательно покачал головой. — Тогда можете завтра посвятить ваше время работе в местном архиве — поискать нечто полезное об акустике летнего театра… (Пауль хмыкнул: видать, неуместные тирады бедолаги Меркаева здорово раздраконили Шефа.) — На сегодня все свободны!

Присутствующие направились к выходу.

— А вас, гауптштурмфюрер Ратт, я попрошу остаться…

Пауль, дружище, это вашу лейку я обнаружил на подоконнике в канцелярии? — полюбопытствовал Шеф, когда присутствующие вышли.

— Ну что вы, штандартенфюрер Кольбах! Для чего мне лейка? Вообще-то, эта лейка — моей матушки… Я использовал ее, чтобы полить цветы в канцелярии..

— Избыток служебного рвения, дружище? Вы бы еще ведерко для песка и лопатку своей малютки-сестрицы притащили в мой кабинет! — укоризненно покачал головой герр Кольбах и торжественным жестом возвратил злополучную лейку Паулю.

Это была последняя капля! Пауль и так терпел достаточно долго, но теперь так живо представил себя плетущимся по строгим коридорам Гестапо с лейкой, детским песочным ведром и совочком, что сразу же рассмеялся. Заливисто и заразительно. Про совок у него был припасен чудесный анекдот:

— У сестры давно уже нет лопатки для песка… Она подарила ее офицеру Норману, когда он собирался стать археологом. Странный народ эти ученые!

Представляете — Герман натурально рыл крошечным детским совочком землю на каком-то кургане в экспедиции… Даже фотографии сестре прислал! — Пауль едва успокоился, а Шеф живо заинтересовался:

— Пауль, так вы знакомы с гауптштурмфюрером Германом Норманом? Тем, который служит в центральном архиве?

Пауль кивнул. Когда-то именно он надоумил своего одноклассника и давнишнего приятеля бросить рутину исторического факультета и вступить в СС… Только начальство отрядило недоучившегося археолога Нормана вместо армейского плаца дышать архивной пылью. Как хороший товарищ, Пауль при любой возможности навещал дружка в этом безрадостном месте, когда ему случалось бывать в Берлине…

— Тем лучше, — заметил герр Кольбах и возвратился к своему всегдашнему суховато-циничному тону: — Очень хочется узнать, кто рекомендовал включить в состав организационного комитета этого кретина — профессора Меркаева… А нам до сих пор не предоставили личных дел коллег! Это серьезное препятствие для дальнейшей эффективной работы! Пауль, возьмите на себя труд подготовить повторный запрос и письмо на имя начальника архива — я хотел бы знать, кто персонально ответственен за такую досадную задержку…

Пауль кивнул и сделал пометку в блокноте.

— Опять эта волокита, — Шеф коснулся виска нервными пальцами, словно пытаясь спастись от царящей вокруг людской лени и неорганизованности. —

Пауль, дружище, прежде чем затевать эту бумажную карусель, позвоните Норману и выясните, где сейчас эти чертовы бумаги и кто их готовил… Вы ведь с ним в достаточно хороших отношениях?

— Более чем, — довольно ухмыльнулся Пауль, — мы почти родня! Герман собирается жениться на моей сестре…

Шеф сменил положение тела в кресле, демонстрируя возросший интерес к дружному семейству Пауля:

— Я полагал, что ваша сестра совсем крошка…

— Да он же сватается к Лоре — ей уже девятнадцать… А крошка — моя самая младшая сестричка, Жени, ей только осенью исполнится семь.

— Понятно. Сколько же вас всего у родителей?

— Пятеро. Мой старший брат Клаус, я и наши сестры. Целых три сестры! — безрадостно констатировал Пауль. Конечно, он не вынашивал намерения усомниться в способности Шефа без ошибки вычесть из пяти два. Нет, он просто с детства мечтал обменять всех трех плаксивых сестренок оптом на одного, пусть даже и самого завалящего, братца. Кто не знает, иметь сестер — ужасно хлопотное дело!

Штандартенфюрер сочувственно качнулся вместе с кожаным креслом, извлек из серебряной коробочки визитную карточку, потом из бумажника — купюру и протянул все это Паулю:

— Бедная ваша матушка! Купите ей букет — в подарок от меня… Можете быть свободны. Да, Пауль! Не забудьте про теннис — в шестнадцать часов…

— Что, красавчик, собрался наконец-то жениться?

— Я-то, может, и собрался, да только ведь вы, тетя Хильда, за меня не пойдете, — весело ответил Пауль полненькой цветочнице, годившейся ему разве что в матери, полюбовался букетом и отодвинул руку с мелочью: — Не нужно сдачи!

Как приятно быть щедрым, особенно когда деньги, в сущности, не твои.

— Ох, Пауль, ты вылитый отец! Что лицом, что манерами… Такой же повеса и транжира, — формально пожурила его добрая фрау Хильда.

Когда Пауля сравнивают с отцом, ему бывает затруднительно понять, кого имеют ввиду: его родного отца, армейского интенданта Ратта, погибшего за несколько месяцев до рождения Пауля в снежном девятьсот шестнадцатом году где-то в России, или же отчима — нынешнего супруга его доброй матушки Георга Грюнвальда.

Само собой, что собственного родителя — Хайнца Ратта — гауптштурмфюрер знает только по фотографиям да по колоритным рассказам дедули Клауса. Даже брат Пауля, хоть и старше на три года, их родного отца помнит очень смутно…

Совсем другое дело папаша Грюнвальд: с отчимом Паулю крупно повезло!

В достопамятные времена Георг Грюнвальд был известным боксером. Чемпионом. Его будущий папашка просто купался в лучах славы. Но из-за травмы и любви к спиртному был вынужден оставить спорт, потом устроился работать кельнером в мюнхенской пивной. То были легендарные денечки, про которые теперь пишут в школьных учебниках. Когда Партия Фюрера только готовилась к великим свершения, а герр Грюнвальд крутил пивные краны, отпуская в долг парням в коричневых рубашках. Как высоко взлетел бы этот мужественный человек с крепкой рукой и верным глазом, всем сердцем сочувствовавший делу нации, не повстречай он на пивном фестивале хорошенькую провинциальной вдовушку, державшую кабачок в N-бурге?

Паулю всегда казалось вопиющей несправедливостью, что у такого железного мужика, как папаша Грюнвальд, рождались одни только дочки… Понятно, что общительного Пауля он любит как родного! И в Гитлерюгенд его надоумил вступить, и исходатайствовал у строгой матушки для Пауля освобождение от всяких домашних повинностей, чтобы мальчуган мог серьезно заниматься спортом, и деньжат на карманные расходы подкидывает. Даже в престижную офицерскую школу Пауль попал с легкой руки папаши Грюнвальда: тот сохранил со времен бурной мюнхенской молодости массу влиятельных знакомых и в армии, и среди видных партийных деятелей, и в мрачноватом здании Рейхсканцелярии…

Да, что и говорить — даже в теннис с шефом Кольбахом Пауль играет исключительно благодаря папаше Георгу.

Надо признаться, его отчим — как всякий настоящий немец — человек сентиментальный. После пресловутого киноролика он смахнул скупую слезу:

— Помяни мое слово, Марта, — так зовут матушку Пауля — не пройдет и десяти лет, как наш парень будет группенфюрерм! Я всегда это знал! Мы еще не одну чарку выпьем за его доброе здоровье в высоком звании… Пауль, бедный мальчик, разве можно так экономить на себе! Группенфюрер не должен носить тряпья — что за ужасный свитер на тебе в этом фильме! Возьми, купи себе что-то из одежды… — добрый папаша Георг поставил широкий росчерк на чеке с довольно солидной суммой.