За кадром говорили по русски…
— Роскошная у тебя машина — шикарно живешь, пора раскулачивать! — в ответ на это заявление советского дипломата Кольбах обменялся с Деканозовым коротким, но крепким и вполне дружеским рукопожатием:
— Да у вас тоже вроде партмаксимум33 отменили, нет?
Дипломат хохотнул, извлек из-под борта пиджака мало гармонирующую с его вальяжным обликом бутылку водки, как официант в ресторане, продемонстрировал наклейку Кольбаху, лихо откупорил, набулькал в бокалы, больше подходящие для вина, и протянул один из них собеседнику:
— Вот все-то ты про нас знаешь…
— Нет, не все! Не все, а очень хочется! — Кольбах залпом выпил, поставил бокал на стол, коротким решительным движением запихнул советского коллегу в высокое кресло, пристально прищурился и склонился над ним, как стоматолог над пациентом:
— Очень хочется узнать, кто додумался притащить сюда малышку?
— Ну, нарком… — Деканозов вяло попытался отодвинуть Кольбаха и подняться, но после первой же неудачной попытки сменил тактику и только пододвинул поближе недопитый бокал с алкоголем.
— Какой нарком? Когда поступил такой приказ? — Кольбах резким жестом перевернул стул, уселся верхом, сложив руки на резной спинке, и уперся в своего визави инквизиторским взглядом.
— Как какой нарком34? Наш. Он у нас один — нарком… Но только это не приказ был — так… Позвонил, попросил девочку сюда взять с собой… Позавчера самолетом в Берлин ее прислал… Может, тебя порадовать хотел… Ох, и бойкая у тебя деваха…
— Порадовать хотел? Он меня уже порадовал, когда отделы под тебя объединил, — Кольбах недобро ухмыльнулся. — Думаешь, тебе вдвое ума прибавилось? Какая-то сволочь шифры поменяла, кодируют в форме шахматных задач… Я в шахматы вообще играть не умею! Соплю теперь над этими шифрами, как школьник… А у меня работы здесь своей — по горло! Кто меня спросил, нужны мне такие радости?
— Херня получилась, согласен… — Деканозов примирительным жестом протянул сигарету разгневанному собеседнику. — Я в этой упряжке был человек новый, но теперь, конечно, разберемся. Кто виноват, — персонально! — накажем… Ты, главное, не психуй…
— Да с чего ты взял, что я психую? Я оберфюрера получаю на следующей неделе! У Рейхсфюрера тоже на хорошем счету… Какие у меня причины психовать?
Деканозов грустно вздохнул, налил себе, выпил, скривился, вздрогнул, бессильно махнул рукой вместо закуски и расстроено запричитал:
— Вот наплодили званий немцы: оберфюрер… Ну что это за оберфюрер? Дважды полковник, считай! И ни разу не генерал! Ни разу! Это тебе не комбрига получить… Оперу послушал, холуев погонял за грязные штиблеты, тому, другому сигаретку подкурил! И на тебе: оберфюрера он получит… Ну, мать твою, растет человек! Но у нас, знаешь, не Германия: мало лбом бодаться и каблуками щелкать… Мы ночей не спим, с ног сбиваемся! Ты даже на пять секунд представить не можешь, что у нас происходит! Ты, Костик, вообще, кому служишь?
— Рейхсфюреру! — Кольбах встал, с показным спокойствием налил себе и Деканозову, длинным, европейским глотком отхлебнул водку и посмаковал, как тонкий коньяк. — Еще — рейхсляйтеру Борману… Он быстро набирает влияние в имперском аппарате…
— Шутишь? Забыл, что за такие шуточки бывает? — Деканозов, успевший обменять четкую координацию движений на приятную хмельную медлительность, тоже поднялся, притянул к себе Кольбаха и забубнил ему в ухо громким, повизгивающим шепотком: — Знаешь, что я тебе скажу, Костя, другому бы кому не сказал, а тебе говорю, потому только, что еще с гражданской тебя знаю! Такая у нас сейчас ситуация — сложная… Как начал я разбираться в наркомате, за голову схватился… Такого понаворотили — страх и ужас… Тот троцкист, тот анархист, другой — кума сват, пятый просто себе на уме… А воруют — все! Тянут, что гвоздями не прибито… Взять хоть дело о картотеке иностранной агентуры Коминтерна: ну, еще в тридцать пятом скоммуниздили ее… Народу по этому делу похватали — три вагона! А толку? Кто, куда дел?.. Ни следствия, ни обвиняемых — ни конца, ни края. И где искать, непонятно… А чего таращишься? Ты не знал, что ли, про картотеку? Конечно, никого не оповещали — чего зря людей травмировать? Отозвали, кого могли: иностранный аппарат, дескать, сокращаем, средств не хватает на содержание… Так что бардака хватает… Время нужно, чтобы разобраться и хоть какой-то порядок навести… Так что очень, очень многим на руку будет, если сейчас война начнется… Большая, долгая война, которая все спишет…
Кольбах залпом выпил:
— А Эрвина, который варьете держал, тоже под эту компанию — с картотекой — отозвали?
— Эрвина? — Деканозов пьяненько качнулся вперед, но дальше испытывать прочность паркетного пола не стал, снова плюхнулся в высокое старинное кресло и насупился, пытаясь припомнить: — Эрвин — белесый такой, бледненький? Не… Он сейчас в психиатричке… Совсем же человек с ума свернул — слал депешу за депешей, причем самому: мол, секретные работы ведут нацистские ученые, разработали медицинское средство, чтобы бабы двойню рожали каждый раз — для прироста арийского населения, потом — мол, вывели немецкие врачи-изуверы такой особенный микроб, чтоб только негров и гомосексуалистов убивал…
Кольбах вернулся на стул и сдержанно улыбнулся, а Деканозов по-свойски толкнул его в плечо и откровенно расхохотался:
— А потом пишет еще: мол, такой прибор здесь один ученый сконструировал, чтобы трупы оживлять… Уникальная вещь! Натурально: к трупу прицепляют электропровод или два, разряд — и полный порядок! Труп, мол, сразу встанет и снова в бой пойдет… Имеется-де возможность такой аппарат на благо родины приобрести, только пришлите денег поскорее!
— Сказал бы еще, что этот аппарат призраков оживляет!
Товарищи хохотали уже вместе, допивая разделенный по справедливости остаток водки.
— Ну, больной человек! Что поделаешь? Мешок на голову и эвакуировали… Сперва думали, оклемается на домашнем харче. Да куда там, в психушке держим…
Кольбах посерьезнел:
— А радистку его, значит, мне оставили? Тоже из экономии средств?
— А что? Легенда у нее хороша, муж богатый, влиятельный… Шикарная баба: на последнем конгрессе Коминтерна видел ее… Тощая, правда, но заводная! И поет — что пластинка! Так что могу как старого своего товарища познакомить… Но по инструкции ты, конечно, радиста знать не должен…
— Я буду ходатайство писать, чтобы мне сменили радиста! Твою бабу шикарную пол-Европы знает и вся эмиграция! Она в цыганском хоре пела чуть не с девятьсот пятого года! А потом в ресторане эмигрантском — цыганские народные песни…
— Ну и что?
— А то, что вы — интернационалисты херовы — еще бы еврея мне радистом прислали! У вас что, этнические немцы закончились? Рейх — нацистское государство! Здесь людям черепа специальным циркулем меряют, а уши — угольником: кто не ариец — в печь! Расовая чистота, телегония…
— Чего? Ты, Костя, прекращай ерничать! А то, знаешь ли, только на моем хорошем отношении выезжаешь… Ну не стал я, к примеру, наркому докладывать… Он же занятой человек, на всякую ахинею отвлекаться… Дался тебе какой-то фон Штерн? Еще и в срочном порядке… Я едва вспомнил: это же тот ученый дядька, что переводчиком у Рокоссовского в полевом штабе в Монголии был? Я думал, он уже умер давным-давно…
— Привез? — Кольбах нетерпеливо подвинулся к собеседнику.
— Смотри, — Деканозов порылся в карманах и передал ему несколько помятых сложенных вчетверо страничек. — Работал старикан переводчиком на радио Коминтерна, в институтах преподавал, в тридцать пятом что-то там с ним стряслось криминальное: обокрали его, едва не убили. В общем — обошлось. Но, видно, сильно дед перенервничал из-за этого, сразу вышел на пенсию, съехал в провинцию и там жил себе тихо и неприметно… А помер буквально на днях: все же человеку семьдесят пять лет было…
