Только люди, потерявшие родную почву, могут не понимать какую роль в развитии патриотического чувства в русском народе, в деле воспитания молодежи, в воспитании новых кадров работников искусств играет русское искусство с его великими традициями и в его лучших современных образцах… Советскому народу… чуждо нигилистическое отношение к художественным богатствам своего народа, которое обычно сопровождается рабским преклонением перед всем заграничным и характеризует людей без почвы, без роду, без племени» (№ 15 от 10 апреля).
Александр Герасимов, «О современной русской художественной культуре»: «Очень важно, что сейчас в нашем искусстве получает все более и более глубокое раскрытие национально-русского начала, что глубже осознана всемирно-историческая роль русского искусства» (№ 27 от 3 июля).
Илья Оренбург, «Долг искусства»: «Наш патриотизм лишен кичливости. Мы знаем, что мы взяли у других и что мы другим дали… Русский роман XIX века видоизменил мировую литературу. Я не знаю французского или английского писателя нашего времени, который не испытал бы на себе благотворное влияние Толстого, Достоевского, Чехова. Русская музыка от Мусоргского и Чайковского до Шостаковича была неоценимым вкладом в мировую музыку. Наш театр на рубеже столетий произвел революцию в сценическом искусстве Европы. Наш балет повсеместно возродил хореографию… Мы знаем, что искусство связано с землей, с ее солью, с ее запахом, что вне национальной культуры нет искусства. Космополитизм — это мир, в котором вещи теряют цвет и форму, а слова лишаются их значимости (выделено мною. — Ю. Ж.). Мы любим в нашем прошлом все, что мы считаем родным, прекрасным и справедливым… Наш патриотизм чист, он лишен чванства, нетерпимости, зоологического начала. Наши писатели, художники, музыканты, актеры, носители национального гения, остаются преданными высоким идеалам всечеловеческого и вечного искусства» (№ 27 от 3 июля).
Лишь после такой серьезной и внушительной подготовки, во время которой до всеобщего сведения было доведено, чего же ждут от деятелей литературы и искусства, УПиА вовлекло тех в собственную, фактически цензорскую работу. Предложило для него давать оценку рукописей. Прежде всего — киносценариев для злободневного тогда улучшения качества художественных фильмов. И встретило полное понимание, готовность к сотрудничеству.
А. Толстой о сценарии В. Швейцера и А. Роу со стихами С. Городецкого «Кащей Бессмертный»: «Я считаю этот сценарий конъюнктурным, художественно лживым, патриотизм его квасным и посему — негодным для постановки».
А. Довженко о сценарии В. Кожевникова по собственной повести «Март-апрель»: «Мне этот сценарий не нравится. Не потому, что я нашел в нем что-либо антихудожественное или вредное. Мне он не нравится по незначительности хорошего»[374].
Согласившись хоть раз написать для УПиА внутреннюю рецензию, практически всегда отрицательную, писатели, хотели они того, или нет, становились добровольными и прямыми соучастниками выработки новой, великорусской идеи. Не осознавали, что их конформизм рано или поздно может бумерангом ударить и по ним самим. Но зато показали, что сами они не очень-то уважают, ценят друг друга. Всегда готовы найти соринку в глазу ближнего.
Однако УПиА понимало, что меры такого рода, даже немедленное и безоговорочное принятие к исполнению всеми высказанных взглядов далеко не сразу найдут свое художественное воплощение. Очень хорошо знало и иное. Что из-за острейшей нехватки бумаги тиражи даже таких газет, как «Правда» и «Известия», пришлось сократить соответственно с 1,3 млн. до 1 млн., с 500 до 400 тысяч[375]. Что радиофикацией, «точками» трансляции, охвачено менее половины городов, поселков, сел и деревень. Что все это весьма серьезно снижает возможности пропаганды. И потому решило усилить устную агитацию. Разумеется, в гораздо большем масштабе, нежели было доступно литературе и искусству. Охватить ею по возможности всю духовную сферу, включая и науку, и политику, и информацию о событиях в мире.
31 июля решением ПБ и постановлением СНК СССР[376] было создано Лекционное бюро при комитете по делам высшей школы. Руководителем его назначили А. Я. Вышинского, ответственным секретарем — заместителя начальника УПиА А. А. Лузина, членами — начальника УПиА Г. Ф. Александрова, председателя комитета по делам высшей школы С. В. Кафтанова, наркома просвещения РСФСР Б. П. Потемкина, академика-секретаря АН СССР Н. Г. Бруевича, директора института мирового хозяйства и мировой политики АН СССР Е. С. Варгу, видных пропагандистов — военных журналистов М. Р. Галактионова, Н. А. Таленского. Им предстояло в кратчайший срок разработать тематику наиболее актуальных и вместе с тем популярных, рассчитанных на самые необразованные слои населения, лекций, подобрать из преподавателей высших учебных заведений, а где такой возможности не представится, то из школьных учителей лекторов; сразу же начать работу.
Вместе с тем УПиА использовало создавшуюся ситуацию и для того, чтобы завершить установление контроля над всеми без исключения учреждениями и организациями, напрямую связанными с литературой и искусством. Говоря конкретно, подчинить последний из них, пока еще обладавший определенной автономией: комитет по делам кинематографии во главе с И. В. Большаковым. Использовав как формальный предлог выявленные недостатки в работе комитета, и объяснявшие, мол, сокращение числа фильмов, удостоенных Сталинской премии, с 7 в 1939 году до 3 в 1942 году[377], УПиА 17 февраля 1943 года получило согласие секретариата ЦК на создание в своей структуре отдела кинематографии и назначение С. М. Ковалева его заведующим[378]. Тем самым на реорганизацию всего процесса подготовки прежде всего киносценариев, считавшихся тогда основой фильма. Теперь он выглядел следующим образом:
«Комитет направляет готовый литературный сценарий в ЦК ВКП(б). В ЦК ВКП(б) он попадает в управление пропаганды, где сейчас создан даже специальный киноотдел. Киноотдел рассылает сценарии на отзыв 15–20 консультантам. Каждый консультант считает необходимым дать свои замечания. Затем сценарий поступает к начальнику управления пропаганды, который тоже дает свои замечания. С этими замечаниями сценарий снова возвращается в комитет для переработки, а если по мнению управления пропаганды киносценарий подходящий, он представляется на прочтение секретарям ЦК ВКП(б). Вся эта процедура занимает 2–3 месяца»[379].
Сознательно усложненный, откровенно бюрократический вариант рассмотрения и принятия киносценариев и позволял проводить столь нужную селекцию. Отсеивать все то, что теперь не отвечало новым требованиям. Так, уже в марте 1943 года из запланированных 23 художественных фильмов УПиА сочло возможным безоговорочно разрешить производство только трех — «Кутузов» (реж. В. Петров, сц. В. Соловьева), «Радуга» (реж. М. Донской, сц. В. Василевской), второй серии «Георгий Саакадзе» (реж. М. Чиаурели, сц. А. Антоновской). Еще три приняли условно, потребовав внесения конкретных поправок — «Иван Грозный» (реж. и сц. С. Эйзенштейн), «Жди меня» (реж. А. Иванов, сц. К. Симонова), «Небо Москвы» (реж. Ю. Райзман, сц. Н. Мдивани)[380]. Наиболее откровенно изменившиеся идеологические установки выразились в рецензии УПиА на работу Эйзенштейна.
«В сценарии, — писал Александров, — имеются следующие недостатки: в качестве единственной причины борьбы Ивана IV за усиление централизации Русского государства выставляется необходимость еще большего объединения его перед лицом внешней опасности. Это одна из важных причин. Но не менее важной причиной усиления борьбы за централизацию Русского государства в XVI веке являлось внутреннее развитие Русского государства, особенно быстрый рост хозяйственных связей… В связи с этим выросли новые слои населения (купечество, торговый люд городов), которые вместе со значительным слоем дворян поддерживали Ивана IV в его борьбе против бояр. Все эти моменты можно показать введением одной новой сцены — сцены борьбы различных группировок в Москве после отъезда Ивана IV в Александровскую слободу. Без показа этой борьбы для советского зрителя будет непонятным, почему москвичи решили, что „нельзя без царя“ и пошли в Александровскую слободу просить Ивана IV вернуться на царство. Кроме того, в фильме нужно показать, что Иван IV в борьбе с боярством был недостаточно последователен»[381]. (Спустя четыре года последнее замечание Александрова Сталин повторит как одну из основных претензий ко второй серии фильма.)
