Та же, в свою очередь, недостаточно подготовленная по образованию, не имеющая должного профессионального опыта, не располагавшая хоть какими-либо реальными достижениями, могла подтверждать свое существование только при строгом соблюдении одного непременного условия. Создания и применения для себя особых, откровенно заниженных по сравнению с общими, критериев оценки своего творчества. Ну, а последние были возможны лишь при признании в каждой союзной республике фактического приоритета национального языка в ущерб общегосударственному, русскому, что и исключало возможность беспристрастного, объективного сравнения. Такое положение неизбежно, естественно и становилось той питательной средой, в которой вызревали ростки и национализма, и центробежных сил, скрытно ведших к ослаблению единства, прочности СССР.

Складывавшаяся ситуация оставляла для узкого руководства лишь два выхода. Либо противопоставлять национализму интернационализм, либо сепаратистским тенденциям — идею унитарного, «единого и неделимого», «нерушимого» Советского Союза. Но первый путь уже был отвергнут той реальностью, которая возникла в процессе реформирования партий, ликвидации Коминтерна. Невозможным — из-за острейшей нужды в дополнительных голосах в ООН — оказывался и второй. Вот отсюда и та смысловая недоговоренность, как бы незавершенность, которые оказались характерными для постановлений и ЦК ВКП(б) о литературно-художественных журналах, и украинского ЦК — о Довженко. Мозговой центр партаппарата, УПиА, вынуждено было искать принципиально иное решение.

Весьма приблизительно, пунктирно оно обозначилось уже в марте 1944 года, в «Плане деятельности» УПиА «по улучшению пропагандистской и агитационной работы партийных органов». Предполагало противопоставить национализму… преимущества социалистического строя. А первой попыткой теоретически обосновать такое положение стало постановление «О недостатках научной работы в области философии», утвержденное ПБ 1 мая. Формальным поводом для его принятия послужил выход в свет трехтомной «Истории философии». Однако основным смыслом документа явились отнюдь не тривиальные, вряд ли несшие нечто новое, утверждения вроде «материалистическая диалектика Маркса по своей сути противоположна идеалистической диалектике Гегеля», а иное. То, что крылось за критикой авторов капитального труда, «обошедших молчанием» «реакционные рассуждения о германском народе как „народе избранном“, „тезис Гегеля о необходимости систематической колонизации других народов“»[405].

До предела усложненный, чисто академический текст постановления вынуждал мучительно гадать каждого, кто обращался к нему: почему вдруг самой актуальной оказалась немецкая философия начала минувшего века, взгляды Гегеля? Зачем именно сейчас, во время войны, нужно осуждать давно исчезнувшую прусскую монархию, когда столь явны пороки, мерзость германского нацизма?

Ответы на эти вопросы дала редакционная статья журнала «Партийное строительство», и растолковавшая постановление. Без эвфемизмов, уклончивых трактовок, она прямо, вполне открыто утверждала: «Национальные взаимоотношения, история народов всегда были в числе тех вопросов идеологической борьбы, куда стремилась проникнуть чуждая нам идеология, и партийные организации должны быть насторожены против малейших попыток протащить взгляды, отдающие великодержавным шовинизмом или местным национализмом». И тут же предложила спасительное лекарство от обеих болезней — «Важно в настоящее время постоянно разъяснять те принципы, на которых основан наш строй»[406].

Явно ощущая те недостатки, которые оказались присущими постановлению по философии, ПБ все же предложило опубликовать его только в журнале «Большевик». Мало того, в виде редакционной статьи, да еще, пренебрегая традициями, лишь констатирующую часть. Главным образом, ради абстрактного призыва, обращенного к узкой группе ученых — «дать правильное, марксистско-ленинское изложение роли и сущности немецкой философии конца XVIII и начала XIX вв.». Постановляющая же часть оказалась известной немногим, только тем, кого она касалась напрямую. Ведь она затронула лишь кадровые вопросы: в соответствии с ней директора Института философии П. Ф. Юдина освободили от занимаемой должности, а назначили на его место В. И. Светлова. Кроме того, вывели из состава редколлегии «Истории философии» Александрова, так как «начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) не должен связывать себя обязанностями редактора отдельных изданий»[407]. Тем самым исключили на будущее возможность совмещения в одном лице критика и подвергаемого критике.

Потерпев неудачу при обращении к философии, Александров попытался реабилитировать себя новой акцией. 18 мая подписал очередную записку, на этот раз — «О серьезных недостатках и антиленинских ошибках в работе некоторых советских историков». Используя ее, добился созыва в конце мая совещания с участием не только крупнейших отечественных историков, но и партийных руководителей. Надеялся, что там, наконец, и будут найдены столь необходимые обоснования выдвинутого при его активном участии противопоставления национализма и социализма.

Открыл совещание Маленков. Он заявил, что ЦК сочло необходимым обсудить имеющиеся спорные вопросы и выработать общие принципиальные установки. Под «спорными вопросами», вне сомнения, подразумевал те взаимоисключающие тенденции, которые четко обозначились еще в канун войны, получили уже не столько научный, академический, сколько политический характер. Сводились к ответу на вопрос: как же теперь следует оценивать многовековое расширение Российского государства, сопровождавшее его сопротивление нерусских народов, населявших присоединенные территории.

Скорее всего, Маленков полагал, что назрела необходимость окончательно преодолеть все еще ощутимое влияние школы Покровского. Настала пора отрешиться от порождаемой ею нигилистической оценки прошлого России, жизни и деятельности ее выдающихся государственных деятелей — отдельных царей, императоров, полководцев. Научно обосновать то самое, что почти десятилетие успешно делали литература и искусство. Доказать, объяснить бесспорное положительное значение присоединения к России нерусских народов, не отступая при этом от марксистско-ленинской методологии. От определения классовой борьбы как движущей силы исторического развития.

Дискуссия самих историков — В. П. Волгина, Б. Д. Грекова, Н. С. Державина, М. В. Нечкиной, М. М. Панкратовой, Е. В. Тарле, других, растянувшаяся более чем на месяц, показала, что завершиться совещание может только одним: общим признанием концепции унитарного государства. Единственной, и позволявшей снять все накопившиеся противоречия. Однако именно такой результат не согласовывался с идеями УПиА, и потому вторая важная антинационалистическая акция ничем не завершилась. Проект постановления ЦК «О недостатках научной работы в области истории», загодя подготовленный Александровым и его сотрудниками как итог совещания, был отклонен при первом же рассмотрении Щербаковым. Безрезультатным оказалось и вмешательство Жданова. Довести документ, найдя убедительные аргументы в пользу «третьего пути», не удалось и ему[408].

К концу января 1944 года, после побед в Сталинграде, на Курской дуге, Северном Кавказе, Днепре, под Ленинградом, война для Советского Союза вступила в новый этап. Изначальная, самая важная задача — любой, даже самой дорогой ценою, величайшим напряжением всех сил остановить врага, отстоять независимость и целостность страны — была решена. Превосходство Красной Армии над вермахтом отныне стало неоспоримым. Начавшееся стремительное и неудержимое наступление с каждым днем приближало долгожданное полное освобождение. Немцев уже изгнали с двух третей занятой ими территории СССР, а разрабатывавшиеся очередные операции в самом близком времени должны были вывести советские войска к старой, на 1 сентября 1939 года, границе.