Подобные недомолвки, порожденные расхождениями во взглядах и целях, и обусловили необходимость новой, второй по счету, встречи «большой тройки». Той, которая смогла состояться только в феврале 1945 года по вполне понятной и обоснованной причине — после президентских выборов в США и официального вступления в должность Франклина Делано Рузвельта.

Тем временем сложные международные проблемы все сильнее втягивали Советский Союз в несвойственную для него, незнакомую, а потому полную неожиданностей глобальную стратегию. Вынуждали играть определенную роль уже не только в Европе, но и в Азии. Вместе с тем предопределили на целое десятилетие борьбу взглядов внутри узкого руководства по двум решающим вопросам. Об экономических возможностях для проведения глобальной стратегии, ее идеологическом обеспечении.

Один из популярных, широко распространенных в то время американских журналов, «Сатердей ивнинг пост», в номере за 18 ноября 1944 года опубликовал пространную статью под сенсационным и даже двусмысленным заголовком — «Время Сталина истекает». Автор ее, Генри Кессиди, известный обозреватель и шеф московского бюро Ассошиэйтед пресс, пользовался заслуженным доверием, считался авторитетным специалистом по проблемам СССР. Из многих других иностранных журналистов, находившихся тогда в советской столице, выделяло его то, что он оказался одним из всего трех — наряду с англичанами Ральфом Паркером («Таймс») и Кингом (Рейтер), кто сумел за годы войны взять интервью у Сталина. Получить от него письменные ответы («письма», как их называла американская пресса) на свои вопросы. И не единожды, как его коллеги, а дважды, 3 октября и 13 ноября 1942 года — о значимости второго фронта.

Статья «Сатердей ивнинг пост», в целом весьма объективная и довольно благожелательная, содержала достаточно неожиданную для читателей деталь. «Иосиф Сталин, — писал Кессиди, — знает теперь, что он не проживет достаточно долго, чтобы завершить свою работу… Последнее время в своих беседах с посетителями Сталин, почти с грустью говоря о будущих пятилетних планах экономического развития Советского Союза или о послевоенной торговле и сотрудничестве, прерывал себя фразой — „Если доживу… если доживу“. Он произносит эту фразу скорее в утвердительном, чем в условном тоне. Сталин, которому 21 декабря исполняется 65 лет, знает, что он не доживет…»

Чтобы не быть превратно понятым, Генри Кессиди поспешил оговориться: «Этим я не хочу сказать, что Сталин умирает». Но все же счел необходимым дать собственный прогноз развития ситуации в СССР, основанный именно на пессимистической оценке здоровья вождя. «Более вероятно, — высказал предположение журналист, — что он будет придерживаться умеренного консервативного курса для того, чтобы сохранить то, что он может сделать перед тем, как умрет»[445]. Вряд ли на американских читателей более чем странное сообщение из далекой Москвы произвело какое-либо впечатление. Скорее их должно было беспокоить состояние только что избранного на четвертый срок собственного президента, Франклина Делано Рузвельта. Но то, что отныне знали о здоровье Сталина жители США, да и не только они, в СССР являлось тщательно охраняемой государственной тайной. Для всех, кроме узкого руководства да некоторых, наиболее высокопоставленных сотрудников аппарата ЦК: статью Кессиди, хотя и с семимесячным опозданием, в Управлении пропаганды сочли необходимым перевести. Сделали доступной известной крайне ограниченному кругу лиц[446]. Однако именно для них важным, определяющим их дальнейшее поведение, стала не столько мрачная информация из США, а новое, внезапное и весьма существенное изменение в расстановке сил на политическом Олимпе. Оказалось, что кадровые перемещения, проведенные совсем недавно, всего лишь в мае, далеко не последние. Они вдруг возобновились, и — парадоксально — не когда-либо, а именно в ноябре 1944 года. И снова им предшествовали несущественные, рутинные назначения на более низком уровне.

Еще в июле И. Т. Пересыпкина освободили от обязанностей наркома связи, оставив начальником главного управления связи НКО[447]. Новым наркомом стал его многолетний первый заместитель К. Я. Сергейчук. Несколько позже, в начале сентября, К. П. Субботина, наркома заготовок, уже сняли — как «не справившегося». Назначили на освободившийся, «горячий» и малопривлекательный пост первого секретаря Ростовского обкома Б. А. Двинского. А две недели спустя наркомзаг изъяли из ведения А. И. Микояна и передали для «наблюдения» за его работой Г. М. Маленкову[448].

Действительно же важным, наиболее значительным и определившим принципиально новую ситуацию, оказалось изменение в положении Н. А. Булганина.

Начиная с июня 1941 года его использовали исключительно на «военной» работе — членом военного совета фронта. Сначала — Западного, с октября 1943 года — 2-го Прибалтийского. Однако перевод не спас Булганина от ответственности за допущенные просчеты и ошибки. Ставка, обеспокоенная слишком затянувшимися неудачами Западного фронта, в апреле 1944 года, для расследования причин происходившего там, образовала специальную комиссию. Ввела в нее от секретариата ЦК Г. М. Маленкова (председателем) и А. С. Щербакова, от Генштаба — С. М. Штеменко, Ф. Ф. Кузнецова и А. Шимонаева. На основании их выводов и рекомендаций В. Д. Соколовского сняли с командования фронтом, понизили в должности до начальника штаба 1-го Украинского фронта. А Н. А. Булганину решением ПБ от 20 апреля вынесли партийный выговор, отстранив от должности члена военного совета 2-го Прибалтийского фронта «как не справившегося со своими обязанностями»[449].

Опала Николая Александровича продолжалась на удивление недолго, всего три недели. Уже 11 мая его, несмотря на официально установленную некомпетентность, вновь назначили на ту же должность, на этот раз — 1-го Белорусского фронта. Но и там Булганину не удалось реабилитировать себя, доказать делом, что восстановление его на прежнем посту оправдано. И потому 1 августа его все же освободили от «военной» работы. Утвердили представителем СНК СССР при Польском комитете национального освобождения — дали должность, не соответствующую уровню даже посла. А если еще учесть, что незадолго перед тем, в мае, Н. А. Булганин перестал быть заместителем председателя союзного Совнаркома, то почти с полной уверенностью можно было говорить о конце его скоропалительной карьеры.

Но такое, более чем обоснованное возможное заключение оказалось' несостоятельным. Без какой-либо мотивировки, без обоснования, ибо они были явно невозможны при сложившемся положении, Булганина 20 ноября 1944 года, по предложению Сталина, ПБ утвердило… заместителем наркома обороны[450]. Подняло до уровня Жукова и Василевского. Мало того, по инициативе Иосифа Виссарионовича 21 ноября Булганина еще ввели и в ГКО — вместо Ворошилова[451]. Только теперь все смогли окончательно убедиться, «чьим» же человеком является Николай Александрович, кто заинтересован в его неумолимом продвижении наверх, какая роль ему предуготована. Ну а Ворошилову, удаленному из ГКО, пришлось смириться с более чем скромным постом — председателя союзной контрольной комиссии по Венгрии[452].

Не меньшего внимания заслуживало и еще два столь же важных назначения, оказавших решающее воздействие на расстановку сил в узком руководстве. 14 декабря решением ПБ Н. А. Вознесенского утвердили заместителем председателя БСНК[453]. Произошло же это именно тогда, когда Молотову приходилось уделять все больше и больше внимания, времени международным проблемам, особенно созданию ООН. Потому означало фактическую подмену Вячеслава Михайловича на этом посту Вознесенским. Отдавало последнему в безраздельное руководство всю повседневную деятельность БСНК. И еще раз подтверждало неуклонно возрастающую роль Николая Алексеевича в управлений экономикой страны.