Пока нельзя с полной уверенностью сказать, насколько решающими оказались оба эти документа для подготовки окончательного варианта постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград». Но можно утверждать: они далеко не случайно оказались в досье управления пропаганды, посвященном ленинградским журналам. И, несомненно, существует прямая связь между полученной 10 августа Кузнецовым справкой (а может быть, и другими аналогичными материалами слежки), пересланной им в УПиА, и тем, что 12 августа у Сталина состоялась беседа со Ждановым и Кузнецовым. А Жданову пришлось занести в записную книжку важное указание: «Раздраконить. Смену произвести активн. сотрудн. Еголина поставить. Хулиганскую речь. (Выделено мною. — Ю. Ж)»[542]. После этого Александров смог, наконец, подготовить тот вариант текста постановления, который и оказался, в конце концов, утвержденным. Правда, на тот день, 12 августа, он содержал не 13, а 12 пунктов. В том числе: «4. Утвердить главным редактором журнала „Звезда“ тов. Еголина А. М. с сохранением за ним должности заместителя начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б) <…> 6. Отменить решение Ленинградского горкома от 26 июня с. г. о редколлегии журнала „Звезда“, как политически ошибочное. Объявить выговор второму секретарю горкома тов. Капустину Я. Ф. за принятие этого решения. 7. Снять с работы секретаря по пропаганде и заведующего отделом пропаганды и агитации Ленинградского горкома тов. Широкова И. М., отозвав его в распоряжение ЦК ВКП(б)».

К сожалению, происшедшее пока можно истолковать лишь предположительно. Скорее всего, Кузнецову удалось оправдаться перед Сталиным. Доказать, навязав именно такой взгляд на всю проблему, что в писательской среде Ленинграда давно уже, с тех времен, когда первым секретарем там еще был Жданов, зрели «нездоровые настроения», а подпитывали их прежде всего Зощенко с его «антисоветскими взглядами», да Ахматова с ее «упадочничеством». А потому, если и искать виновного в том, то им должен стать никто иной, как Жданов. Весьма возможно, Сталин не захотел делать ответственным за выявленные неполадки Жданова, дискредитировать его по столь, в общем, ничтожному поводу, но все же согласился в принципе с Кузнецовым. Поручил исправление сложившегося положения своему старому испытанному другу и соратнику. Только этим и можно объяснить появление, но уже 14 августа, последнего, 13-го пункта постановления — «командировать т. Жданова в Ленинград для разъяснения настоящего постановления ЦК ВКП(б)»[543]. Каким же должно было стать «разъяснение», Жданов хорошо знал — «хулиганская речь». Уже 15 августа. Ему предстояло выполнить неблагодарную миссию, взяв роль обскуранта, гонителя интеллигенции. Сделать то, на что, весьма вероятно, хотели обречь Кузнецова.

Нанести прямой удар по Кузнецову его противникам так и не удалось. Схватка закончилась в его пользу, а испить чашу страданий пришлось Зощенко и Ахматовой, Капустину и Широкову, оказавшимся пешками в чужой большой игре. Вместе с тем, именно так зародилось и более страшное, но то, чему еще предстояло произойти. Через два с половиной года, как «ленинградскому делу».

Новые постановления ЦК по идеологическим вопросам, в отличие от прошлой практики, опубликовали. А творческие организации, средства массовой информации, устная пропаганда туг же сделала их, и довольно надолго, основным предметом своего внимания. Тем самым, настойчиво вытеснили из массового сознания более значимые для страны, крайне злободневные задачи — внешнеполитические, экономические, решения которых тем временем все отдалялось и отдалялось.

Очередная сессия СМИД, проходившая в Париже с 25 апреля по 15 мая, а затем, после перерыва, еще и с 15 июня до 12 июля, была призвана завершить обсуждение, максимально сблизив позиции трех великих держав, проектов мирных договоров с пятью странами — бывшими сателлитами нацистской Германии. Однако проходила она далеко не так гладко, как того можно было бы ожидать после декабрьского московского совещания. Противоречия между США и Великобританией, с одной стороны, и СССР, с другой, не только не сгладились, но и предельно обострились. Дошли до такой степени, что комментируя итоги первого раунда заседаний, Молотов — несомненно с одобрения всего узкого руководства, открыто признал появившуюся тенденцию. «Бросалось в глаза, — отметил он на пресс-конференции 27 мая, — что американская и британская делегации действовали обыкновенно в порядке сговора между собой». Не преминул подчеркнуть Вячеслав Михайлович в этой связи и иное: «Советский Союз сделал ряд шагов навстречу общему соглашению».

Некоторая уступчивость Молотова диктовалась стремлением Москвы во что бы то ни стало достичь главной цели. Сделать все возможное, дабы международными соглашениями зафиксировать новую западную границу страны. С Финляндией и Румынией. А также с Венгрией, появившейся после передачи Чехословакией по договору от 29 июня 1945 года Закарпатской области СССР. Ведь не исключалось, что в случае неуспеха переговоров, США и Великобритания могут перенести обсуждение территориальной проблемы на саму мирную конференцию, в которой должны были участвовать не три, а двадцать одна страна, и где все оставшиеся открытыми вопросы решались бы с помощью голосования, а не достижением консенсуса.

В Париже советская делегация отказалась пойти на компромисс только при обсуждении проекта договора с Италией.

Не уступала, главным образом, по трем позициям — судьба итальянских колоний, Триеста (Юлийской краины) и репараций, по следующим причинам. Первая рассматривалась Москвой как возможная компенсация оказавшейся явно бесперспективной проблемы Черноморских проливов. Только поэтому Молотов и предлагал передать под опеку одного СССР, или его и Италии совместно, североафриканскую Триполитанию (ныне часть Ливии). Честно объяснял коллегам: «это имело бы большое значение для советских торговых судов на путях Средиземного моря». Полагал, что воевавшие с Италией три великие державы вправе разделить между собою опеку над всеми ее заморскими территориями, а не отдавать их под управление, сопровождаемое военной оккупацией, одной Великобритании либо той и США. Триест послужил яблоком раздора по другой причине. Югославия, новый союзник СССР, категорически настаивала на передаче ей этого стратегически важного порта на Адриатике, вблизи Венеции. Величина же репараций — как итальянских, так, впрочем, и германских — для Москвы оставалась, вместе со сроками их, жизненно важной, ибо от нее напрямую зависели и восстановление и модернизация народного хозяйства.

Все сильнее ощущая потерю Советским Союзом роли великой державы, Молотов попытался воззвать к чувствам Бирнса и Бевина. С затаенной болью и обидой напомнил им: «Советское государство, вынесшее на себе главную тяжесть борьбы за спасение человечества от тирании фашизма, по праву занимает теперь такое положение в международных отношениях, которое отвечает интересам равноправия больших и малых стран в их стремлении к миру и безопасности»[544]. Призыв оказался тщетным. О прошлом все уже забыли. Окончательно.

Едва удалось достичь, в ходе второго раунда парижского СМИД, максимально возможного, но без ущерба интересам Советского Союза, сближения позиций трех держав, как сразу же возникло новое осложнение. Открывшаяся 29 июля 1946 года Парижская мирная конференция занялась обсуждением злосчастного для Кремля вопроса: как следует принимать решения — простым или квалифицированным большинством. На целый месяц погрузила делегатов, как это уже было в Сан-Франциско, в жаркие и далеко не бессмысленные дебаты. США и Великобритания настаивали на простом большинстве, что гарантировало прохождение именно их вариантов проектов. СССР требовал непременно квалифицированного, то есть в две трети. Добивался именно такой процедуры, ибо только она могла позволить сопротивляться натиску англо-американского блока. С помощью своих трех голосов — СССР, УССР, БССР, еще трех — своих союзников, Польши, Чехословакии и Югославии, а также с расчетом на поддержку Индии и Эфиопии. В общей сложности — восемью голосами, и срабатывающими лишь при квалифицированном большинстве. Споры по этому поводу оттянули начало конкретной работы. Превратили конференцию в арену словесных состязаний, в которых играли роль не смысл, не факты, а эмоции. Привели к тому, что завершение подготовки мирных договоров пришлось завершать на порожденной этими противоречиями сессии СМИД в Нью-Йорке, в ноябре — первой половине декабря.