Маленков был и в числе тех нескольких человек, кто задумал и подготовил еще более важное постановление, и позволившее восстановить стабильность в стране, внести в нее успокоение. Совместное, СНК СССР и ЦК ВКП(б), от 18 ноября 1938 года — «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». То самое, которое впервые официально признало гигантские масштабы, незаконность массовых репрессий, сфабрикованность многих «дел». Известно было узкому руководству и то, что Маленков явился одним из разработчиков еще одного совместного постановления. От 1 декабря 1938 года, «О порядке согласования арестов», позволившее наконец окончательно вывести из-под дамоклова меча всех членов правительства, партфункционеров в ранге секретаря обкома, крайкома и выше.

Скорее всего, Маленков и просто не хотел лишний раз напоминать обо всем том. Да и, наверное, опасался за результаты своих действий. Того, что на фоне реабилитации обвинявшихся по делам «кремлевских врачей», «мингрельскому», «грузинскому» лавры победителя увенчают в конце концов голову не его, а Берия. И что прямое упоминание о репрессиях неизбежно приведет к резкой конфронтации в президиуме ЦК, открытому противодействию остальных членов узкого руководства его инициативе из-за того, что все они в той или иной степени были причастны к «Большой чистке».

Возможно, заставило Маленкова не затрагивать вопрос о репрессиях и иное. Стремление прежде всего установить ответственность за возникновение культа личности в целом, и лишь потом — виновность за его конкретные проявления. В том числе и за преступления 30-х годов. В пользу именно такого объяснения свидетельствуют взгляды Маленкова на саму партию, ее место и роль в жизни страны, общества, сформировавшиеся еще до войны.

Действовать же именно в апреле Маленков начал далеко не случайно. Можно с большой долей уверенности утверждать, что к тому подвигла его казалось бы благоприятно сложившаяся ситуация. Озабоченность остальных членов узкого руководства прежде всего укреплением собственного положения на вершине власти. Предлагая им пойти на созыв пленума и осуждение культа личности в предельно мягкой форме, Маленков рассчитывал на взаимность. Благожелательную реакцию в ответ на уступки со своей стороны, сделанные в ущерб себе. Берии — за прекращение дел «кремлевских врачей», и «мингрельского» и «грузинского», да еще оформленное как постановления президиума ЦК. Хрущеву — за согласие отдать в его руки руководство Секретариатом ЦК и, следовательно, всем партаппаратом. Им обоим — за молчаливое потворство открытому стремлению расшатать начавшую было складываться унитарность страны расширением прав союзных республик.

Расчет Маленкова, если он был таковым, не оправдался. Ему не позволили собрать пленум для осуждения культа личности. Кто именно — сегодня установить невозможно. Пока допустимо лишь предположение. Среди сторонников Маленкова почти наверняка находились П. Н. Поспелов, Н. Н. Шаталин, М. 3. Сабуров, М. Г. Первухин. Противниками же могли оказаться М. А. Суслов, Л. П. Берия, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович, А. И. Микоян, Н. А. Булганин, Н. С. Хрущев — все, либо большинство их.

Хотя предложение Маленкова и отвергли, но недостаточно решительно. И он смог продолжить «тихую», «ползучую» десталинизацию. 22 апреля «Правда» опубликовала традиционные, привычные, малозначащие для непосвященных «Призывы ЦК КПСС к 1 Мая». В общем, заурядный пропагандистский документ, в котором на сей раз содержалось нечто неожиданное для партфункционеров. Имя Сталина в нем вновь не упоминалось. А две недели спустя новая идеологическая линия обрела более явное выражение. В закрытом постановлении президиума ЦК от 9 мая, «Об оформлении колонн демонстрантов и зданий…». Оно потребовало невероятного — полного отказа от использования во время праздников портретов. Чьих бы то ни было. И живых лидеров, и мертвых вождей. Два месяца спустя президиум, испугавшись содеянного, отменил это решение.

Совершенно иначе, поначалу келейно, незаметно постороннему взгляду, Маленков готовил осуществление второй составляющей своего экономического плана — переориентацию производства с военной на мирную продукцию.

О предстоящей конверсии, ее масштабах до середины лета практически не знал никто, не связанный с предварительными расчетами по отраслям и заводам, сведением их в народнохозяйственный план и бюджет. Вызывалась такая скрытность, отсутствие даже намека в сообщениях радио и газет, в выступлениях «ответственных товарищей» отнюдь не традиционным стремлением соблюсти тайну вообще, боязнью раньше времени поведать о том, что еще только предстояло конкретно сделать, а иным.

При решении не внешнеполитической, а сугубо экономической проблемы у Маленкова союзников в узком руководстве быть не могло. Ни Берия, ни Булганин не желали, не могли допустить умаления роли оборонной промышленности, уже включавшей ядерную и ракетную, сокращения всегда неограниченных ассигнований на вооружение и армию. Их откровенно поддерживал и Зверев, представивший 11 апреля второй вариант бюджета, в котором только открытые военные расходы составляли 24,8 %[808].

Сохранение гонки вооружения даже в таких размерах на деле могло означать лишь одно — сознательный отказ от завершения восстановления народного хозяйства, давно назревшей модернизации как в текущей, так и в следующей пятилетках. А ведь приходилось учитывать еще и иные, секретные статьи бюджета. Неизбежные расходы на содержание внутренних и пограничных войск, по программам создания водородной бомбы, баллистических ракет Р-5 и Р-11, что составляло также около трети всех годовых ассигнований. Столь явно непосильное для страны бремя неуклонно приближало если не полный крах, то, по меньшей мере, длительную отсрочку надежд народа на улучшение жизни.

И все же при сохранявшейся открытой конфронтации двух блоков нечего было и думать о поддержке или просто одобрении со стороны президиума и пленума ЦК смены курса внутренней политики, реформ и конверсии. Узкому руководству — людям, страдающим синдромом 41 года, пораженным острой ксенофобией, выражавшейся в вульгарной трактовке борьбы социализма и капитализма, прежде всего следовало предъявить неоспоримые свидетельства разрядки. Например, мир в Корее. Доказать, что она приобрела необратимый ход. И только потом заводить разговор о сокращении военных расходов.

Потому-то Маленкову и пришлось поначалу применить не отличавшуюся оригинальностью, старую, не раз испытайную в кулуарах Кремля тактику. Внешне выглядевшую как очередная, тривиальная реорганизация системы управления. В действительности означавшую децентрализацию военно-промышленного комплекса.

Еще в первой половине марта Маленков, настояв на ликвидации отраслевых бюро при Совмине, сумел разделить контроль над ВПК между «ястребом» Берия и «голубями» Первухиным, Сабуровым, Малышевым, а также пока не игравшем самостоятельной роли Д. Ф. Устиновым. Следующим шагом на пути перехода к конверсии стало постановление Совета Министров СССР «О расширении прав министров СССР», принятое 11 апреля. С необходимостью его подготовки члены узкого руководства согласились на мартовском пленуме скорее всего потому, что полагали — оно распространится и на них самих, и на возглавляемые ими ведомства. Однако это постановление, ставшее как и многие ему подобные нормативные акты, закрытым, не подлежащим огласке, оказалось весьма ограниченным по применению. Наделило значительной самостоятельностью далеко не всех министров СССР, а только тех, кто непосредственно руководил промышленностью, строительством, транспортом. Иными словами, прежде всего Сабурова, Малышева, Первухина, Устинова, немногих иных. Именно их освобождало от необходимости согласовывать или утверждать значительный круг повседневных вопросов на самом высшем уровне: в президиуме Совета Министров, то есть у Берия, Молотова, Булганина, Кагановича; в ЦК — у Хрущева через соответствующие отделы, занимавшиеся не только кадрами, но и контролем за выполнением предприятиями производственных планов.