Тем временем начали происходить, все настойчивее заявляя о себе, серьезные сдвиги в идеологии.

Начиная с 6 марта 1953 года все материалы отечественных средств массовой информации в той или иной степени посвящались Сталину. Сообщали о его состоянии, потом о смерти. И о его величайшем значении в жизни СССР, советского народа, прогрессивного человечества. Всего мира. Искренние слова любви к Сталину находили руководители коммунистических и рабочих партий — Берут и Готвальд, Ракоши и Грозу, Мао и Ким, иные. Проникновенно писали о покойном вожде Эренбург и Твардовский, Фадеев и Симонов, многие, очень многие другие.

В те же дни все кинотеатры страны чуть ли непрерывно демонстрировали хронику, свидетельствовавшую о всеобщей скорби. Показывали многотысячные колонны людей, шедших к Дому союзов, чтобы отдать последний долг Сталину. Показывали многотысячные митинги, состоявшиеся в момент похорон во всех городах и селах страны. Всякий раз запечатлевали неподдельное горе, слезы на глазах…

И вдруг, как по мановению волшебной палочки, все изменилось. С 19 марта ни газеты, ни журналы больше не писали о Сталине. Контраст оказался столь сильным, что в адрес ЦК пошел поток писем студентов и рабочих, пенсионеров и военнослужащих, коммунистов и беспартийных, требовавших объяснить им странную метаморфозу. Развеять их недоумение, даже обиду. Но ЦК молчало. Вернее, продолжало тихо, но активно действовать, отнюдь не разглашая своих мотивов, целей. Скрывало их даже от партократии. От тех, кто оказался в полной растерянности и вынужден был лишь догадываться — куда повеял ветер.

Одним из первых ощутил изменение ситуации А. Н. Шелепин. Тогда — лидер комсомола, а в будущем — глава КГБ. Торопясь «отметиться», он 26 марта предложил президиуму ЦК партии переименовать возглавляемый им союз молодежи. Ленинский — в ленинско-сталинский, ВЛКСМ — в ВЛСКСМ. А заодно и «Комсомольскую правду», назвав ее «Сталинской сменой»[804]. Но ответ на свою записку Шелепин не получил. Только потому, скорее всего, и понял, что замена Н. А. Михайлова на посту секретаря ЦК по идеологии П. Н. Поспеловым далеко не формальная акция.

Четыре дня спустя с той же проблемой столкнулся руководитель ТАСС с 1944 года Н. Г. Пальгунов. Направил на утверждение Поспелову материал, который предполагалось разослать для публикации во всех газетах страны. Вроде бы безобидный, чисто «календарного» характера. Посвященный 50-летию создания Сталиным Кавказского союза РСДРП. На следующий же день получил странный ответ — распространение данной статьи нежелательно[805].

11 апреля в схожем положения оказался человек, весьма далекий от идеологических вопросов — министр финансов СССР А. Г. Зверев. В полном соответствии с существовавшими правилами он представил на утверждение президиума ЦК проект своего доклада о бюджете на 1953 год, который ему надлежало сделать на очередной сессий ВС СССР. Министр ожидал замечания по сути: по величине расходной и доходной частей, по распределению средств между министерствами. И получил их. Должен был решительно изменить сам принцип финансирования экономики. Большую часть денег снять с тяжелой индустрии, оборонной промышленности, направить их на сельское хозяйство, легкую промышленность[806]. А также должен был уяснить по замечаниям, что доклад придется переписать и по другой причине. В нем не следует больше цитировать Сталина, опираться на его «эпохальный» труд, увидевший свет менее года назад — «Экономические проблемы социализма в СССР».

Подобные вопросы в те мартовско-апрельские дни стали возникать на среднем уровне власти все чаще и чаще. Ситуация все настойчивее требовала определенности. Четких, ясных указаний. Для всех или хотя бы для узкого круга партфункционеров. И Маленков решился на крайнюю меру. Предложил созвать незамедлительно, в апреле, еще один внеочередной Пленум ЦК. На нем же обсудить самую важную, по его мнению, проблему — о культе личности Сталина.

Подготовил проект своего выступления. До предела краткий, практически тезисный, чтобы развернуть его в зависимости от хода дискуссии:

«Товарищи! По поручению президиума ЦК КПСС считаю необходимым остановиться на одном важном принципиальном вопросе, имеющем большое значение для дела дальнейшего укрепления и сплочения руководства нашей партии и советского государства.

Я имею в виду вопрос о неверном, немарксистском понимании роли личности в истории, которое, надо прямо сказать, получило весьма широкое распространение у нас и в результате которого проводится вредная пропаганда культа личности. Нечего доказывать, что такой культ не имеет ничего общего с марксизмом и сам по себе является ничем иным как эсеровщиной.

Сила нашей партии и залог правильного руководства, важнейшее условие дальнейшего движения вперед, дальнейшего укрепления экономической и оборонной мощи нашего государства состоит в коллективности и монолитности руководства».

Составил Маленков и проект итогового документа Пленума:

«Руководствуясь этими принципиальными соображениями, президиум ЦК КПСС выносит на рассмотрение Пленума ЦК КПСС следующий проект решения:

„Центральный Комитет КПСС считает, что в нашей печатной и устной пропаганде имеют место ненормальности, выражающиеся в том, что наши пропагандисты сбиваются на немарксистское понимание роли личности в истории, на пропаганду культа личности.

В связи с этим Центральный Комитет КПСС признает необходимым осудить и решительно покончить с немарксистскими, по существу эсеровскими тенденциями в нашей пропаганде, идущими по линии пропаганды культа личности и умаления значения и роли сплоченного, монолитного, единого коллективного руководства и правительства“».

Предполагал же Георгий Максимилианович закончить выступление следующими словами: «Можно с уверенностью сказать, что такая линия недопущения культа личности и последовательное проведение принципа коллективного руководства обеспечит еще большую крепость и сплочение нашей партии, нашего руководства и выполнение стоящих перед нами исторических задач».

Затем, видимо, под влиянием самой первой и явно далеко не благожелательной реакции кого-то из членов президиума ЦК, Маленков внес довольно двусмысленную коррективу в оба документа. Обосновал критику культа личности пока прямо не названного Сталина, хотя в том ни у кого не могло возникнуть и тени сомнения, ссылкой на… того же Сталина. Приписал в конце второго абзаца текста выступления: «Многие из присутствующих знают, что т. Сталин не раз в этом духе высказывался и решительно осуждал немарксистское, эсеровское понимание роли личности в истории». И чуть иначе сформулированную, но однозначную по смыслу фразу Георгий Максимилианович добавил к первому абзацу проекта постановления[807].

Вся сложность, даже деликатность акцентирования тогда, в апреле 1953 года, проблемы на имени Сталина ныне понятна. Слишком уж мало времени прошло с тех пор, как вождя славословили. Безудержно. Между двумя крайностями требовался люфт. Возможность для адаптации. Насторожить же должна была иная деталь обоих документов. Почему, говоря о культе личности, Маленков не обмолвился ни словом о массовых репрессиях 30-х годов. Однако такая интерпретация вопроса в те дни для высшего руководства не нуждалась в объяснении.

Зачем вспоминать о репрессиях, если с ними, во всяком случае с теми, которые непосредственно угрожали высшему эшелону власти, покончили в конце 1938 года. Да еще при прямом участии самого Маленкова, о чем очень многие знали. Помнили, что никто иной, как Георгий Максимилианович подготовил утвержденное Политбюро 20 сентября 1938 года постановление ЦК «Об учете, проверке и утверждении в ЦК ВКП(б) ответственных работников» наркомвнудела и других силовых наркоматов. Тот самый документ, который восстановил утраченный было контроль партии над НКВД. Позволил в значительной степени сменить его руководящие кадры начиная, разумеется, с самого Ежова. И вместе с тем неимоверно расширил права Маленкова и возглавляемого им отдела руководящих партийных органов. Передал в его ведение назначения на ответственные должности во всех без исключения союзных и республиканских наркоматах. Превратил, тем самым, Георгия Максимилиановича в некоего начальника отдела кадров страны.