В свою очередь, РПЦ продолжала демонстрировать верноподданническое усердие. Так, издававшийся начиная с 1945 года «Православный церковный календарь» включал, наряду с религиозными, бесспорно, светские, более того — явно советские праздники: 22 января — «день памяти В. И. Ленина и 9 января 1905 года»; 23 февраля — «день Красной Армии и Военно-Морского Флота»; 8 марта — «международный коммунистический женский день»; 1 и 2 мая — «день смотра боевых сил трудящихся», 7 и 8 ноября — «годовщину Великой Октябрьской социалистической революции»; 5 декабря — «день сталинской Конституции»[369].

Еще одним, правда, менее заметным, иным по масштабам, свидетельством постепенного отказа не столько от старого идеологического курса, сколько от ставшего слишком одиозным проявления его в виде «культа личностей», стало очередное переименование городов, железных дорог. Если в 20-е и 30-е годы в таких случаях стремились закрепить навсегда, утвердить в народной памяти имена политических лидеров СССР, то теперь поступали прямо наоборот. Начали вычеркивать такие фамилии. В соответствии с решением ПБ от 3 сентября городу Серго (Ворошиловградская область) вернули прежнее название Кадиевка, городу Орджоникидзе (Сталинская область) — Енакиево, имени Кагановича (Ворошиловградская область) — Попасная. А 13 сентября, также решением ПБ, переименовали еще и некоторые железные дороги: имени Кагановича — в Свердловскую, Ворошилова — в Северо-Кавказскую, Молотова — в Забайкальскую, Берия — в Закавказскую, Дзержинского — Московско-Курскую, Ленинскую — в Московско-Рязанскую[370]. Наконец, 31 мая 1943 года схожую по сущности акцию провели и на флоте. Переименовали линкоры «Марат» — в «Петропавловск», а «Парижскую коммуну» — в «Севастополь»[371].

«Ползучая» переориентация с прежних, классовых и интернационалистских позиций на общенародные, государственно-национальные, нашла своеобразное завершение в новом гимне Советского Союза, чей вариант текста (Сергей Михалков и Эль Регистан) и музыки (Александр Александров) ПБ принял за основу 28 октября 1943 года[372]. В тот день узкое руководство признало, что «Интернационал», общий гимн и Коминтерна, его секций — национальных компартий, и СССР, теперь «по своему содержанию не отражает коренных изменений, происшедших в нашей стране»[373]. Отныне один из двух символов суверенности СССР выражался не в призыве к «миру голодных и рабов» сокрушить капитализм в смертельной схватке, а в прославлении мощи Советского Союза, в воспевании отечества и Сталина, силы победоносной армии страны. Более того, воспевался «Союз нерушимый», который «сплотила навеки великая Русь». Фразу, начатую 6 ноября 1941 года, договорили в ночь на 1 января 1944 года, когда впервые по радио прозвучал новый гимн, повсеместно ставший исполняться несколько позже, с 15 марта 1944 года.

Так, всего за несколько месяцев не только взросло, но и окрепло, пышно зацвело древо исконного, насчитывающего не одно столетие, русского государственного национализма или национальной государственности. Вновь стала реальностью, хотя пока лишь внешне, в отдельных чертах, старая официальная идеология великодержавия, прежде отождествлявшегося с самодержавием. Решительно осуждавшаяся как противоречившая марксизму-ленинизму, с которой боролись более двух десятилетий столь же настойчиво, как и с ее оборотной стороной — буржуазным национализмом. А потому явственно зазвучавший диссонанс, то ставшее слишком заметным противоречие предстояло как-то снять, смягчить, если не устранить полностью. Не отказываясь от социалистических идеалов, постараться снивелировать их с тем новым, что неудержимо проступало в повседневной жизни.

Подспудные процессы, шедшие с глубокой осени 1941 года, рано или поздно должны были обрести свое отражение в прозе, поэзии, драматургии, кинофильмах. В тех основных долговременных средствах воздействия на массовое сознание, которые далеко не случайно рассматривались партией как важнейшие инструменты агитации и пропаганды. Являлись более значимыми, нежели публицистика, плакаты, карикатуры, легко отзывавшиеся на злобу дня, но столь же легко и безнадежно устаревавшие вместе с ушедшим событием через неделю-другую. Полностью вытеснялись из памяти. Но для того требовалось устранить неизбежную коллизию, порожденную естественным ходом событий, — отсутствием на этот раз заданности, загодя выработанных установок. Руководители ни УПиА Щербаков, Александров, ни творческих союзов, ни комитетов — по делам искусств, по делам кинематографии, при всем желании не могли призвать деятелей литературы и искусства следовать какому-либо конкретному постановлению ЦК, опираться на четко выраженное в какой-либо речи Сталина положение. Ведь официально идеологический курс никто не пересматривал.

С другой стороны, сами писатели, драматурги, поэты, режиссеры, два десятилетия приноравливавшиеся, подстраивавшиеся к партийным догмам, не получая никаких «ценных указаний», пока еще не поняли перемен, самостоятельно не перестроились. Тому мешало слишком многое. И сама специфика творческого процесса — медленное, длительное вызревание сюжетов и образов, и сложный, многомесячный путь завершенного творения к читателю, зрителю. Путь, на котором зачастую непреодолимыми препятствиями оказывались и чиновники творческих союзов, комитетов и редакции, художественные советы и цензура.

Потому-то процесс перестройки был умело инициирован «снизу». Новые идеи, взгляды, понятия не навязывались чьей-либо волей, а как бы сами зарождались. Высказывались самими творцами на совещаниях писателей, композиторов, художников, драматургов, искусствоведов, кинематографистов, которые проводились с марта 1943 года по январь 1944 года.

Широкую кампанию по пропаганде русского патриотизма в январе 1943 года открыла газета «Литература и искусство» (с началом войны объединившая под редакцией Александра Фадеева «Литературную газету» и «Советское искусство»). Начала ее статьями писателей Алексея Толстого и Ильи Эренбурга, музыковеда и композитора Бориса Асафьева, художников Александра Герасимова и Игоря Грабаря. Позже продолжила публикацией суждений композиторов Владимира Захарова и Анатолия Новикова, искусствоведов Абрама Эфроса и Александра Федорова-Давыдова. Всем им лишь изредка, и только на совещаниях, вторили чиновники, председатели всесоюзных комитетов: по делам искусств — М. Б. Храпченко, по кинематографии — И. Г. Большаков. Именно они, все вместе, еще в первой половине 1943 года и провозгласили примат патриотизма в литературе и искусстве. Но уже не советского, как было поначалу, а русского. А заодно столь же решительно осудили и рабское преклонение перед заграничным — космополитизм.

Алексей Толстой, «Четверть века советской литературы»: «До сих пор не разрушено мнение об односторонности влияния западноевропейской литературы на русскую… Где исследования о влиянии русской литературы на западноевропейскую и американскую? О влиянии Тургенева, Достоевского, Льва Толстого и, в особенности, Чехова — на западноевропейскую и американскую литературу?» (№ 1 и № 2 от 1 и 9 января).

Передовая, «О русской национальной гордости»: «Русский народ гордится тем, что он большой, сильный, богатый, что его родная страна раскинулась от Белого моря до Черного и от Балтийского моря до Тихого океана, что он породил таких гигантов, как Ленин и Сталин, как Белинский и Чернышевский, Пушкин и Толстой, Глинка и Чайковский, Горький и Чехов, Сеченов и Павлов, Репин и Суриков, Суворов и Кутузов, что его национальная культура, наука, искусство, литература оказывали и оказывают огромное влияние на все духовное развитие человечества… Одной из важнейших задач деятелей литературы и искусства является воспитание всего советского народа в глубоком уважении к русской национальной культуре, к ее лучшим традициям, воспитание в советской молодежи любви к русскому искусству (выделено мною. — Ю. Ж.)…