В родной деревне сена, зерна и прочей сельхозвалюты, что несли травнице за лечение, хватало и ей, и Дедалу с семьей. Охотник не отказывался от продуктов, производя частичную мясо-молочную конвертацию. Покупать у деревенских за деньги он не желал. Покупал на ярмарке запас хлеба на чёрный день, но и без того на двоих вполне хватало. Ещё и бабку со своего огорода подкармливал. Лизка так и жила рабыней у знахарки. Позлобствовав в вволю, та действительно принялась девку учить. Дедал только посмеивался, но следил за учением жёстко хоть и не мешал жене подкармливать дитятко.

Через два года Лизка от непосильного труда и прочих мерзостей рабского существования начала округляться и набирать красоту и предаваться девичьим томлениям. Несколько раз тишком убегала на деревенские посиделки, пока не сцепилась из-за очередного прыщавого кавалера с двоюродными сестрицами. Разобиженные девки мигом нажаловались на наглую рабыню мамке, а та с утреца высказала ненавистной сношеннице всё, что думала об их непутёвой семейке. Мамаша ринулась вырывать волосья старой карге, но ни старой, ни малой в усадьбе не оказалось. К ужину, когда они вернулись из леса, накал страстей поутих и обошлось без рукоприкладства.

Заперев за мамашей калитку, бабка постояла что-то прикидывая, потом повернулась к понурой девке:

— Шагай на конюшню, животное.

Та молча повернулась и побрела развязывая на ходу платье. Обычно старуха звала её по имени но наказывая звала только так. В конюшне, в которой давным давно кроме старой клячи жили две коровы, десяток овец, а в самом углу хрюкали два подсвинка, было уже темно и вошедшая травница далеко не сразу рассмотрела притулившуюся в углу голую девку. Слёзы не разжалобили, скорее рассердили ещё сильнее. Бабка с каким-то остервенением и руку совсем не сдерживала. Уже после пятого удара в голове все плыло и мешалось, а вскоре темнота конюшни и вовсе сменилась полной тьмой…

Очнулась уже поздним утром. Спина, ноги, задница саднили и взрывались болью от каждого неловкого движения. Попыталась подняться и услышала звон… Так и просидела на цепи седмицу, пока истерзанное тело оживало. Обихаживала скотину. Из конюшни выходила только на цепи и под надзором за водой и варевом для скота да выволакивала на волокуше из старой облезлой шкуры навоз до компостной ямы. Старуха не обращала на рабыню внимания, лишь пнула, когда та сразу после порки попыталась заговорить.

А потом Лиза увидела только что вернувшегося с охоты отца…

— Ну что? Понравилось в хлеву жить, да из общего с подсвинками корыта жрать? — помолчал. Не дождавшись иного, кроме отчаянного мотания головой, ответа понимающе хмыкнул:

— Можешь говорить как человек, животное. И рожу подними. Глаза твои бесстыжие видеть хочу.

Стоящая на коленях Лиза несмело подняла лицо:

— Я всё поняла… — запнулась, помедлила и решительно закончила, — отец.

— Хм. Так таки всё и всего-то за седмицу?!

— Да, отец, — второй раз почти забытое слово далось легче.

— Ладно. Через два часа вернусь, чтоб конюшня блестела. И сама до скрипа вымойся.

— Спасибо, отец.

— Рано благодаришь. Вот когда я тебе шкуру плетью до мяса спущу, чтоб навсегда запомнила то, что сейчас поняла, тогда и спасибкать будешь.

После первой в своей жизни порки плетью девка отходила более седмицы. Могла бы и раньше оправиться, но злобная бабка через день мучила её едкими мазями, от который путались мысли и нещадно пекло не только спину, но и всё тело…

В очередное утро вынырнула из ставшего привычным полусна-полубезпамятства от того, что травница безжалостно мяла и щипала спину. Сквозь сонную пелену расслышала насмешливый голос Дедала.

— Ну вот, а то разахалось, что снадобье самое новейшее, самое лучшейшее, а испытать не на ком…

— Я там пару хороших эликсиров собрала кости сращивать…

— Язвишь, старая. Зря, припрёт, так и кости сломаю. Но пока и без неё найдётся кому…

Когда щипки прекратились, Лиза незаметно для себя провалилась в забытьё и голоса растворились. Уже перед обедом её грубо растолкала травница.

— Остаёшься, Лизка, вместо меня. Я с Дедалом уйду на седмицу аль поболее. Наших деревенских пользуй, но с осторожностью, а к дальним не лезь. Не сдохнут, чай, до моего возвращения, а и сдохнут, беда не великая.

Пока сползала с кровати, да осторожно умывалась над стоящей на лавке широкой кадушкой донёсся хлопок входной двери. Внезапно правую руку словно ударило чем. Постояла приходя в себя и набираясь смелости. Потом осторожно, едва касаясь тела вновь провела ладонью по гладкой словно у малого ребёнка коже спины и заливаясь слезами грохнулась на пол.

Отсутствие ставшего за последние годы привычным ошейника обнаружила уже после обеда…

Вскоре после памятной порки Лиза уже вовсю пользовала всё окрестное население. Несмотря на молодость к ней обращались охотнее. Святоши деревенских травниц и знахарок не жаловали, но это была своя, здешняя. Выросшая на глазах. Ей просто по деревенски тупо верили. За пару лет девка действительно научилась лечить. Недуги просто нюхом чуяла. Бабкины снадобья применяла лучше её самой. Дедал не на шутку опасался бабьей грызни, но старая грымза неожиданно чуть ли не на два месяца уехала в небольшую деревню прижившуюся в Дальнем Лесу. Вернулась довольная и загадочно улыбаясь утащила охотника в мойню и гордо выложила на лавку небольшой фиал.

— Вот за это высокопочтенный Зиггер выложит не меньше ста гривеней. За сколько его продаст главный городской лекарь я даже боюсь подумать.

— Чегой-то ты раздухарилась, как бы плакать не пришлось. Тебя там уже и не вспомнит никто, а вспомнит, так хрен найдёт. Моя же тушка у них всегда на глазах. А потому сначала меня убеди, а золото потом считать будем.

— Убедить говоришь… — бабка внезапно тряхнула головой одновременно сдёргивая с неё плотный старушечий платок… Густейшая грива иссиня чёрных волос с завораживающим шелестом развернулась и диковинным плащом укрыла смеющуюся женщину до пояса.

— …?!

— Эликсир на крови оборотня, — сквозь нарочитое безразличие слышалось нешуточное ликование.

— Древнего?!

— Древних больше не нет. Если они хоть когда-то существовали. Я двадцать лет искала состав нейтрализующий проклятие крови оборотня-полукровки. Пока это лучшее. Им нельзя увлекаться, но в нужных дозах эликсир серьёзно задерживает старение всего организма и вылечивает всякие мелочи вроде старческой близорукости, глухоты, ну и, специально для нас горемычных, полностью омолаживает волосы, ногти и… зубы.

Дедал только и мог, что хмыкать и восхищённо мотать головой. Внезапно он резко скользнул широченной ладонью вдоль морщинистой шеи знахарки и одним привычным движением накрутил на неё волосы заставив бабу запрокинуть голову. Затем медленно, нарочито причиняя довольно сильную боль, медленно подтянул к себе волосы вместе с закусившей верхнюю губу хозяйкой. Хищно ощерившись, зарылся носом в неимоверной чёрной роскоши и глубоко втянул в себя воздух… Замер на долгую сотню ударов сердца. И лишь потом неохотно отстранился не выпуская сладостную добычу. Женщина едва слышно застонала.

— Сколько фиалов я должен влить в твою пасть, чтоб отодрать как последнюю шлюху в этой самой мойне?! Даже если ты после этого сразу же сдохнешь!

Женщина осторожно потёрлась затылком о мужскую ладонь, потом резко погрустнев, осторожно высвободила шёлковую роскошь.

— Увы. Эликсир не может повернуть годы вспять, но… — улыбка стала несколько жалкой, — он очень сильно замедляет старение. Этот фиал на три-четыре года… В зависимости от состояния пациента. Больше нельзя, кровь полукровки опасна, при слишком большой концентрации проклятие не удержать и тогда смерть покажется даром богини.

Она помолчала, потом быстрым привычным движением спрятала волосы.

— Уговор, покупателям скажешь, что эликсир на крови Древнего оборотня. Святоши не распознают. Да никто не распознает. Даже я. И тайну изготовления эликсира я не открою даже тебе. Скажу только одно, но зато самое сложное и опасное. Для изготовления десяти-двенадцати фиалов необходим сильный здоровый мужик от двадцати до тридцати пяти лет, а лучше… баба.