После выздоровления Дедал решил больше не тянуть и с крестьянским трудом покончить окончательно. Больше седмицы в крик и кулаки ругались с братом, очень уж старшенькому всю оставшуюся после смерти родителя земельку хотелось прибрать по-родственному, за спасибо. А уж отару делить, что серпом самое дорогое отпиливать… Бабий стон стоял на всю деревню, пока в воскресенье перепуганная Лизка не примчалась чуть дыша к травнице. Заплетающимся языком она поведала леденящую душу историю…

Ранним утром старшенький взбодрившись после вчерашнего бражкой от языка перешёл к жестам. Как только ждать столько сподобился! Папаша бы, покойный, и трех дней не вытерпел лодыря уговаривать, да уж больно жалко брательник выглядел. Тощий, все кости на виду, на морде, вообще одни глаза остались. Выдернул заночевавшего на лавке у родича младшенького из-под тулупа, от души размахнулся и… улетел в противоположный угол комнаты снеся по пути лавку и обеденный стол. Дедал удивленно осмотрел собственный кулак, задумчиво потёр им собственную задницу и мотая похмельной башкой шагнул к стене, чтоб продолжить родственную беседу. Стряхнув повисших на плечах баб одним небрежным движением, охотник склонился над стонущим брательником… и взвыл от потока колодезной ледяной воды, обрушившегося на голову. Развернулся занося кулак для удара и встал напоровшись на испуганный взгляд дочери. Дрожащая от испуга Лиза, пыталась прикрыться огромным, как дотащила-то, колодезным ведром. Злости словно и не было. Отобрал у ребенка ведро и запрокинув голову вылил в рот остатки воды. Опустил на пол, постоял, посмотрел на продолжавшего стонать братца и мотнул головой:

— Зови травницу, девка, коли такая смелая.

Вечером за смелость последовала награда. Но, во-первых, всего-навсего пять ударов розгой, во-вторых, лупила мамка, а главное, после ужина отец незаметно сунул в ладошку завернутый в бересту кусок прошлогоднего сотового меда. Такие лакомства девчушка в свои десять лет только в чужих руках и видела.

Брата травница поставила на ноги быстро, но вот пахарь из него со сломанной правой рукой был никакой. Три дня Дедал слушал причитания невестки, потом не выдержал и сам пошел к травнице.

— Ты совсем ум в лесу растерял?

Такое Дедал и от собственной бы жены не стерпел, но травница не просто деревенская баба. Живёт не как все, а сбоку, хоть и рядом, но сама по себе. Сразу и не поймёшь кто кому больше нужен, но деревне без неё никак. Порой, жизни первых людей в руках держит, а заклад у неё один единственный — собственная шкура. Потому и отношение иное. С прогибом, но настороженное. Близкая, но не своя и своей никогда не признают. Не вздорная баба, а самостоятельный хозяин, незаменимый мастер.

— Не ори, тетка, — Дедал засучил правую руку, травница шарахнулась, но мужик только сунул ей под нос оголенное плечо. Тетка мгновенно забыла про страх и ухватившись за мужскую руку, чуть ли не уткнулась в нее. На память она не жаловалась и тяжелые болячки, прошедшие через свои руки, помнила все до единой. Это самое плечико она едва собрала года три назад после неудачных зимних плясок охотника с волчьей парочкой. Глубокие уродливые шрамы на месте вырванных шматов мяса ещё весной забугрились жёсткими мышцами. Но сейчас на гладкой, на зависть девкам, коже на шрамы не было и намёка. Да и на совершенно ровных костях больше не прощупывались следы переломов. Опять же, после единственного удара именно этой ручонкой старшенький брательник обеденный стол на дрова собственной башкой перевёл…

— Ты хотела по дешевле, да попроще снадобье сотворить. Вот и проверь чего вышло. Брательнику и оно за счастье великое.

Дедал аккуратно вытащил руку из цепких старушечьих пальцев и заговорил веско, словно впечатывая каждое слово:

— Брательник раньше костей не ломал, повоет дня три, а как боль отпустит, решит, что ошиблась старая дура с его болячкой. Пусть его, зато ещё одно новое снадобье в деле по тихому проверишь, сама в его силе уверишься. Ну а потом и об остальном поговорим. Наше дело ждать не будет, а пока с родственным придурком не разберусь, толку не будет…

Собираясь из хлебопашцев в охотники Дедал о собственном подворье тупо забыл, потому как строить и ремонтировать там ничего не собирался, а вся остальная работа, которой на подворье делать не переделать, бабья и настоящему мужику-добытчику не вместна. Разве что, кабанчика заколоть, так рано ещё, да и дичины вдоволь. Лизка уже подросла и они на пару с матерью вовсю шуршали на огороде да с коровами, овцами и прочими курями.

Отдать или хотя бы продать родному брату свою долю семейного надела по родственному недорого Дедал отказался наотрез, но во временное владение, за каждый пятый мешок с урожая, уступил. Двух коров из трёх, как жена не ревела, не уговаривала, в счёт долга отдал травнице. К ней же, но уже как долговой залог за лечение, сплавил Лизку. Хотел ученицей-помощницей, как испокон веку делали, но старая грымза упёрлась и пришлось надевать на дочь рабский ошейник. Бабы на пару выли так, что едва-едва розгами в опустевшем хлеву успокоил. После чего донельзя довольная травница погнала домой своё новое стадо.

Денёк выдался суматошный, хотелось пожрать, а потом отдохнуть до вечера за кувшинчиком холодного прошлогоднего вина, но летний день дорогого стоит. Травяные мешки отъелись после зимней бескормицы, ещё пара седмиц чтоб набрать лёгкий молодой жирок и их мясо приобретёт просто восхитительный вкус. Правильную копчёнину из него хозяева городских ресторанов и прочих трактиров с руками оторвут за полновесное серебро. И их можно понять, в темных прохладных погребах мясо дозреет как раз к Осенней Ярмарке. Времени только-только съездить в столицу. Понюхать там, да подготовить почву для торговли снадобьями.

«Травница баба хитрая и умная, но баба, а потому видит не то, что есть, а то, чего ей желается. А торговля мужское занятие. Тридцать гривеней! Вот же дура, прости, Богиня! То ж на прилавке, да не где-нибудь, а в магазинчике главного Городского Лекаря. Где деревенщине с городскими тягаться. Она ж до сих пор не поняла куда вляпалась.»

Разбирая для продажи зимние шкуры, Дедал довольно хмыкнул. С Лизкой здорово получилось. Травки знать, да лекарить дорогого стоит. Он ещё год назад собирался пристроить девку в ученицы, но мерзкая злыдня незнамо чего требовала. Теперь вот учить, кормить да ещё и беречь девку задарма будет. И всё из-за железки на шее. Ничего, он и сам с рабской татуировкой на заднице при городских казармах три года сраным веником летал, пока папаша деньги за обучение не собрал. Десять желтяков для грязной землеройки сумма невообразимая. А Лизка вытерпит, от работы ещё ни одна девка не стёрлась.

С охотничьими трофеями в Рейнске всё прошло как по маслу. Несколько редких шкур Дедал продал пусть и не очень дорого, но не перекупщикам, а нужным людям. И тут же повезло с прошлогодним фуражным зерном. Хлеб из него хуже некуда, но на лепешки пойдёт. Хозяину трактира где снял конурку, удачно сбыл добытую по дороге олешку, а потом и на мясные поставки к ярмарке договорился. С другими желающими и говорить не стал, чем растрогал трактирщика чуть не до слёз. Мужик мало, что обещал насчёт лекарей разузнать, так ещё и деньги за проживание не взял.

На обратной дороге охота так попёрла, что до деревни чуть не седмицу ехал. Охота-дом, охота-дом, охота-дом. Очнулся лишь через три седмицы. В деревне мясо не продавал. Не простил мужикам деревенской спеси. Помнил, как кривились, да ругали за спиной лодырем. Братику изредка подкидывал. Положено по-родственному-то. Тот дичину жрал, не отказывался, но и куском хлеба попрекнуть, не забывал. Ещё старосту угощать пришлось потому как человек хоть и гадкий донельзя, но нужный.

К началу осени Дедал окончательно разобрался с собственными заботами и отправился в Рейнск уже вместе с травницей. С городским знахарем бабка зналась, но терпели они друг друга с трудом, потому охотник решил не спешить. Не зря же он за это лето распродал по городу все ценные шкуры, что добыл за несколько лет. Остановились в том же самом трактире. Вышедший им навстречу из-за стойки хозяин на протянутый золотой гривень лишь обиженно замахал руками, но дар в виде большой оленихи подстреленной этим утром принял с искренней благодарностью.