Вдруг первый олень отвечает. Вызов, стало быть, на поединок принял.

Мы ждали, что дальше будет. Воинственные вызовы по всему лесу разносились.

Добрались мы до старой вырубки. Там, по голосам судя, должны были олени встретиться. Волновался я страшно — замечательного зрелища ждал. В голове шумело, в висках кровь стучала. И вправду. Подходим к вырубке, а там уже звонкие удары рогов слышны и валежник трещит. Соперники драку начали.

На краю вырубки устроена была высокая сидьба. Влезли мы на нее как можно тише. В предрассветном сумраке открылось перед нами великолепное зрелище — поединок матерых оленей.

У меня захватило дух: впервые такой бой видел. Олени на передние ноги опустились, упираются лбами друг в друга, рога сцепили. Вдруг как вскочат забияки и в разные стороны… Потом голову к земле опустили. Настоящие властелины лесов! Разбежались… И снова стремглав друг на друга кинулись. Рога так и затрещали. Его сиятельство, как мы называли графа, вскрикнул даже. Испугался, как бы облюбованный им олень рога не обломал.

Трещат сухие ветки под копытами оленей, а те так и наскакивают друг на друга. То один оттолкнет врага, то другой. Силы-то у обоих, должно быть, равные. Кто победит — пока еще не ясно.

А небо все светлее да светлее. Туман мало-помалу рассеивается, и вырубка виднее стала.

Уже с полчаса поединок тянется. Клочья пены падают изо рта соперников, бока ходуном ходят от тяжелого дыхания. Нам слышно даже, как драчуны пыхтят.

«Долго ли они еще будут драться?» — спрашиваю я себя, а самому так хочется подольше этим необыкновенным зрелищем любоваться.

Хотел было один из оленей в сторону отскочить, да как-то оплошал и бок подставил сопернику. А тот только этого и ждал — разогнался и всадил рога в пах врагу. Не мог больше бороться раненый олень. Пена на морде розовым окрасилась. Отступил он на несколько шагов, обороняясь рогами, повернул и ушел с вырубки. Победитель побежал было за ним, но остановился, поднял повыше голову с короной рогов и протяжно, торжествующе затрубил…

Тут граф вскинул ружье, приложился и — бах! Олень вздрогнул. «Попал граф!» — думаю. А олень не шелохнулся. Голова по-прежнему вверх поднята, ноги расставлены.

Что такое?

«Промазал?» — спрашивает его сиятельство, а сам побелел, как снег.

«Нет, — отвечаю. — В бинокль видел, как вы попали».

«Заколдованный он, что ли?» — дрожащим голосом спрашивает граф.

«Еще раз стреляйте», — посоветовал я, а сам бинокль к глазам поднес, увидеть хочу, что будет.

Грянул выстрел, по лесу эхо разнеслось, а олень как стоял, так и стоит. Но попадания я на этот раз не заметил.

Граф еще больше заволновался. Пальцы дрожат, теперь и в слона не попадет, если еще вздумает стрелять.

«Схожу-ка к нему», — говорю и с сидьбы спускаюсь по перекладинам.

«Не ходи, если живой, еще на рога тебя подымет!» — отговаривает меня его сиятельство.

«Авось ничего не случится, — думаю, — ружье-то при мне».

Однако как я ни хорохорился, а напрямик через вырубку не пошел, на всякий случай через чащу пробрался. А то еще заметит меня, тогда добра не жди. Вышел я снова на вырубку, а олень на прежнем месте стоит, прикушенный язык свесил. Набрался я храбрости — и прямо к нему. Ружье поднял, палец на курке дерзну. Метров за пятнадцать вижу, но груди оленя кровь течет, но шерсти скатывается и на землю капает. Уже порядочная лужица крови набралась. Значит, не живой олень! Так почему же он стоит? Недолго думая поставил я курок на предохранитель и ткнул в оленя дулом. А он как стоял, расставив ноги, с задранной вверх головой, так и опрокинулся на бок.

Осмотрел я рану. Обе пули в лопатку попали и почти что рядом.

Граф, увидев, что опасности нет, ко мне подошел, оленя ощупал и только головой покачал:

«Окаменел, честное слово, окаменел».

Но через час шея животного обмякла, голова с остекленевшими глазами опустилась, ноги больше не торчали в воздухе. Обыкновенный убитый олень, только и всего…

Дядя Богдан сделал вид, будто на этом окончил свой рассказ. Принялся выбивать трубочку, постукивая ею по трухлявому пню.

— А что же с оленем стряслось, почему он окаменел? — нетерпеливо вырвалось у меня.

— Спустя немного приехал к графу какой-то доктор ученый. Рассказал ему граф об этом случае, доктор и объяснил нам загадку. У оленя, мол, после победы в поединке мышцы, как каменные, затвердели от судороги. Первый выстрел пробил сердце, вот смерть и наступила мгновенно. Олень так и остался, сведенный судорогой. Вот почему он «окаменел» на целый час, — пояснил дядя Богдан.

Мы собрались в обратный путь. Дядя Богдан подмигнул мне и спросил:

— Ну, как по-вашему, выдумка или это истинная правда?

— Рассказал бы кто другой, — отвечаю я со смехом, — ни за что не поверил бы.

Старик дружески похлопал меня по плечу.

— То-то. Иной раз мы выдумкой считаем то, чего не знаем.

Я покоя не дал дяде Богдану, пока он в тот же день вечером не рассказал еще один случай с оленем.

Из леса веяло свежестью. У запруды с шумом падала вода. Хорошо было сидеть у ручья под вербой и слушать!

Дядя Богдан сперва завел речь о ручье. Когда он приехал сюда несколько лет назад, в Бистрице почти не водилась рыба. Глубокого места для нее не было. Дядя Богдан устроил запруду, и в ручье с тех пор развелось много форели. Старик явно гордился делом своих рук.

— А теперь я вам о Петьке расскажу, — сказал он, помолчав. — Уже май пришел, когда весенние посадки у нас закончились. Отправился я однажды осмотреть засаженные места. После обхода свернул в молодой ельничек. Отдохну там, думаю.

Но отдыхать не пришлось.

Вошел в ельник и вижу: убитая ланка, а возле нее олененок лежит. Со шкурки его пятнышки красивые еще не сошли. И жалобно так мекает.

У меня сердце сжалось.

Осмотрел я ланку. Пуля угодила ей в живот. Околела ланка, должно быть, что-нибудь около полуночи.

И сомневаться нечего: браконьеры!

Поверите ли, выругался я, сдержаться не мог.

Олененок не шевелился. Только попискивал.

«Наверное, проголодался ты, бедняжка», — сказал я ему. А он пищит еще жалобней, словно мне поддакивает. Взял я его на руки и айда с ним вниз, в долину. Путь шел мимо питомника. Туда собирался ненадолго зайти: женщины готовили рассаду на следующий день.

Положил я малыша среди трехлетних елочек, не успел отойти, а он вскочил на тонкие ножки и за мной побрел. Пошатывается от слабости, еле ноги передвигает.

Не стал я задерживаться в питомнике. Дома, в лесничестве, детишки олененку страшно обрадовались. Крик на весь дом поднялся. Ребята готовы были хоть сейчас затеять с ним игру.

«Погодите, дети, — говорю; — он ведь голодный! Накормить его сперва надо».

Налил я в бутылку молока разведенного, соску насадил. Стал олененок молоко пить и выпил все до капельки.

Когда я вынес сытого олененка в сад на солнышко, прибежал мой старшенький, Каролко.

«Папочка, — говорит он, — давай назовем его Петькой!»

Я не спрашивал, почему детишкам так олененка назвать вздумалось. Согласился. Кличка эта так за ним навсегда и осталась…

У Петьки прибывали силы прямо не по дням, а по часам. Никого он не боялся, позволял себя гладить, за нами по пятам бегал. Привык он ходить на кухню и, завидев издали бутылку молока, бежал к ней. А как хорошо свое имя знал!

И с моим охотничьим псом Ериком Петька сдружился. Ели они вместе. Петька — овес, Ерик — свою еду. Иной раз олененку захочется собачью еду попробовать, умный Ерик посторонится и подпустит Петьку к миске. Лизнет олененок разок-другой и к своей кормушке отходит.