«Из березняка прилетела, вон откуда!» — говорит бабушка. Лесная опушка в окно была видна.
«А что она на сахаре делает?» — спрашиваю.
«Сахар сладкий, вот она и лакомится», — негромко рассмеялась бабушка, и по всему ее лицу морщинки разбежались.
Полакомилась бабочка и давай по комнате порхать. Сперва на шкаф села, потом на стол перед бабушкой. Расправила крылышки, будто бабушку потешить хочет, а они всеми цветами так и переливаются. Бабушка сидит, глаз с красавицы не сводит.
Бабочка посидела, взмахнула крылышками, покружилась еще по комнате и вон вылетела. Бабушка посмотрела вслед и ласково так улыбнулась.
«Завтра об эту же пору опять прилетит», — сказала она и спрятала сахар на полочку.
На другой день я места себе не находил. Послала меня мать после обеда в лес за шишками, а я вместо того сбежал к бабушке.
Вот и время назначенное. Выложила бабушка сахар на подоконник, несколько капель воды капнула. И стали мы ждать.
«Бабушка, а бабушка, может, она не прилетит?» — усомнился я: очень уж мне не терпелось, просто усидеть не мог.
«Вот увидишь, Богданко, прилетит, она каждый день летает», — так уверенно сказала бабушка, что я перестал сомневаться.
И вправду прилетела бабочка!
Опустилась на полочку, потом на занавеску и вот уже сахар сосет.
Бабушка ко мне подсела, по головке погладила. А сама все на бабочку смотрит…
Так мы каждый день поджидали. Бабочка с золотистой каемкой на крылышках стала и моей подружкой.
До поздней осени всегда в один и тот же час она прилетала.
Потом началось ненастье, с гор холодный ветер подул.
И однажды, в дождливый день, мы напрасно бабочку ждали. Не прилетела наша подружка. Бабушка тяжело вздыхала, я чуть не плакал.
«Может, еще завтра прилетит», — сказала бабушка, поглядела в окно, а дождь как из ведра льет. Сказала, видно, чтобы меня утешить, а может, и себя заодно.
Так мы бабочку ни на следующий день, ни вообще не дождались. Но все-таки бабушка только через неделю убрала сахар с подоконника и сказала чуть слышно:
«На зиму, видно, заснула. Не прилетит больше».
Я чуть не разревелся. Зима-то была на носу.
«Бабушка, весной мы опять такую подружку найдем?» — спросил я, прижавшись к бабушке, а она меня поцеловала и головой кивнула. Ну, я и повеселел.
3. Белая мышь
— А вот еще история, — продолжал дядя Богдан свои детские воспоминания. — Она позже приключилась. Тогда я уже на школьной парте два года штаны протирал…
В то время престольный праздник в деревне был для детворы большим событием. На столе угощение появлялось, о каком в другое время мы только мечтать могли, и деревня вся веселилась. Но это еще не самое главное было. На лужайке карусель ставили, торговцы открывали палатки с пряниками да сластями, по всей деревне слышалось: «Счастье, счастье, купите счастье, люди добрые, судьбу свою узнаете! Дешево, дешево, почитай, задаром! Двадцать крейцеров! Двадцать крейцеров — и свою планиду узнаете!» И шарманка играла жалобную песенку.
Всего занятнее показался мне тогда шарманщик. И даже не он сам. Обыкновенный человек и одет плоховато, нога чудно так вывернута, видно, хромой был. А на шарманке ящичек. Он-то и притягивал меня, как магнит. Из этого ящичка мышиные головки выглядывали. Были это не обыкновенные мыши. Глазки красные, блестят как бусинки, шкурка белоснежная. Купит кто-нибудь «счастье», шарманщик мышам какой-то знак подает, пробормочет что-то. И тогда одна из мышек зубками голубой или розовый билетик вытаскивает. А на билетике вся судьба твоя предсказана.
«За такую мышку что угодно можно отдать!» — думал я.
Сперва это было просто мечтой, и я ходил за шарманкой по деревне. Ходил, ходил и в конце концов в голову себе забрал такую мышь достать.
Но как?..
Долго я робел, потом все-гаки расхрабрился и спросил шарманщика:
«Дяденька, а сколько такая белая мышка стоит?»
Заросший щетиной шарманщик удивленно посмотрел на меня и сперва промычал с важным видом:
«Ну… гм…»
Обдумывал, видно, что ответить.
«Дорогая она, дяденька?» — торопил я его.
«Гмм… — И шарманщик покосился на ящичек. — Брату родному не продам меньше, чем за… пятьдесят крейцеров, — медленно, с расстановкой ответил он наконец, а сам так сурово поглядел на меня из-под густых бровей, что у меня душа в пятки ушла. — Гм… такая мышь — не пустяк…»
У меня сердце чуть не разорвалось! Ведь и вправду такая мышь не пустяк!.. Но целых пятьдесят крейцеров! В те времена еще на гульдены и крейцеры считали… Пятьдесят крейцеров! Куча денег! Я таких в жизни еще в руках не держал.
Отстал я от шарманщика. Тяжко мне на белых мышей глядеть было. Нет, даже мечтать о них не к чему. Да и обедать пора. Мы, дети, должны были за стол вовремя садиться.
Примчался я домой и первым делом — к своему тайнику. Он был у меня в чулане за балкой устроен. Там я хранил все свои сокровища и тряпочку с накопленными крейцерами. Но завернуто в нее было всего-навсего восемь крейцеров. Я знал об этом, понятное дело, но готов был на все пойти, лишь бы их побольше оказалось. Пересчитал еще раз: а вдруг, думаю, ошибся. Ровно восемь, ни одним больше! Мало! Совсем мало для желаемой покупки!
Сел я за стол на свое место и задумался. А белая мышь с красными глазками передо мной как живая. У меня и аппетит пропал, хотя стояли на столе вкусные-превкусные вещи. Таких в будни нам не давали. «Как достать пятьдесят крейцеров?» — ломал я голову.
На праздник отец обычно дарил нам по двадцать крейцеров на брата. Иногда выдавал деньги уже с утра, а тут и в помине их нет.
Да и все равно мало будет!
С такими мыслями я пообедал.
Отец откашлялся, а мы на него во все глаза глядим. Начнет, понятно, с того, чтобы мы хоть в праздник на голове не ходили. Так и есть! С этого он начал, потом вынул из кармана засаленный кошелек и оделять нас стал: Яно двадцать, мне двадцать и Энке двадцать крейцеров. Да с таким серьезным видом, будто все свое имущество делит.
Закончил он такими словами: «Смотрите, на глупости не тратить!»
А мать добавила:
«Не все транжирьте, отложите кое-что!»
Эти двадцать крейцеров жгли мне пальцы. Мечта купить белую мышь вспыхнула с новой силой. Я сидел как на иголках: скорей бы из дому убежать! Может, что и придумаю?
Яно и Эвке тоже не сиделось. Мы живо на двор выскочили. Яно уже собирался на улицу улепетнуть, как вдруг меня осенило:
«Яно!»
Он остановился и спросил:
«Ну, чего тебе?»
«Слушай, ты у меня рогатку просил!..»
Он прищурился:
«Ну, просил… А что?»
«Продаю за пять крейцеров… Хочешь, бери…»
Но Яно меня на смех поднял. На пять крейцеров он ого-го сколько накупить может! И давай считать: и патоки, и пряник, и атласные подушечки, и много еще кое-чего. Такая дрянь, как моя рогатка, и двух крейцеров не стоит. Ух, как я разозлился на него за скупость! Потом торговаться стал, а он свое твердит. Оба мы упрямы были — в отца. Делать нечего, в конце концов я согласился отдать рогатку за два крейцера. В другое время и за пятак ее не продал бы. А тут никуда не денешься!
Теперь у меня тридцать крейцеров было!
Забрался я в бурьян за сараем, сижу и думаю, как раздобыть остальные двадцать крейцеров. Думал, думал, ничего не придумал. Так, повесив голову, и побрел на лужайку. И рогатку жалко. За бесценок ведь отдал, поторопился.
На лужайке веселье было в полном разгаре. Ребятишки больше всё около карусели вертелись. Там-то и достал я двадцать крейцеров, которых мне не хватало.
Карусель нынче электричество вращает, а в наше время мальчишки сами ее крутили. А делалось это так: пять раз покрутишь, разок прокатишься. Мальчишки и старались, из кожи вон лезли. Поглядел я на них. «Постой-ка, думаю, а что, если и я попробую, только кататься не стану, а за работу денег попрошу». Недолго думая пристроился я к тем ребятам, что крутить хотели. Силенок у меня было достаточно. Словом, вскоре я уже ходил по галерее вокруг карусели — вертел ее. Работа нетрудная, завидно только: покрутили ребята карусель — и катайся, сколько полагается, а я — все верчу и верчу.
