— А меня мама пустила, — пришел на помощь Габо. — Говорят, здесь оставаться опасно и мальчишкам тоже. Немцы, если придут, заберут всех.
Мама резко подняла голову, словно ее ударило током.
— Заберут мальчиков, говоришь?
— Так на заводе сказали, — кивнул Габриель.
— А Никита мне говорил, что они и детей вешают, — выпалил Йожо.
На лбу матери собрались тонкие морщинки. Она напряженно думала.
— Мама, пусти меня! — Йожо взял ее за руку; рука была холодная.
Мать встала. Она показалась сыну необычайно высокой.
— Ну что ж, иди… иди! — сказала тихим, дрожащим голосом. — Ты точь-в-точь отец: все равно бы ушел, — и попыталась улыбнуться. Но это была горькая улыбка.
Йожо порывисто и радостно обнял ее:
— Мамочка, не сердись!
Хорватова поцеловала его в лоб и подняла над головой сына жилистую руку, словно хотела благословить его.
— Иди, — повторила она, — иди… А мы тут как-нибудь перебудем.
— Если будет плохо, уйдите с Зузанкой в безопасное место, — посоветовал он серьезно. И стал прощаться: — Прощай, мама, и ты, Зузанка! И добавил голосом отца: — Слушайся маму!
Затем оделся потеплее, взял с собой старый кусок брезента, который уже давно нашел в одной из построек «Взрыва». В карман сунул кусок черствого хлеба.
— Гром! Гром! — крикнул псу.
Пес бросился к нему.
— Пошли с нами!
И двое ребят с собакой двинулись в путь.
При переходе через Важский мост их остановил патруль: двое в гражданской одежде с красными полосками на рукавах — народная милиция, несшая в селе службу по наведению порядка и обеспечению безопасности.
— Стой! Кто идет?
Резкий луч карманного фонарика ослепил ребят. Пес злобно зарычал.
— Тихо, Гром!
— Мы идем в лес… к нашим, — объяснил Габриель.
Милиционеры знали ребят. Знали они и то, что их отцы стояли во главе сельского подполья. Поэтому их беспрепятственно пропустили.
— Передайте от нас привет!.. — крикнули они им вдогонку.
Ребята шли по хорошо знакомой лесной дороге, ухабистой, изрезанной канавками, усыпанной камнями.
За высокими деревьями дорога не была видна. Они часто спотыкались. В лесу пахло прелыми листьями, смолой и грибами. Кроны деревьев тихонько шумели. Вокруг царила такая тишина, что мальчики долго не решались заговорить. И только пройдя довольно большой кусок дороги, Габриель нарушил молчание:
— Йожо!
— Что?
— Когда я уходил, меня остановила Вера.
— Вера? — удивился Йожо, который о девочке совсем забыл. А тут его что-то кольнуло в груди. — Что она хотела?
— Спрашивала, что мы теперь будем делать.
— А ты?
— Сказал, что идем к партизанам… Она просила взять ее с собой.
Некоторое время ребята шли молча. Йожо думал о Вере. Ее желание было для него неожиданным, но понравилось ему. Как же они тогда могли ее прогнать…
— Ну и… ты не согласился.
— Какого черта, ну чего девчонке в это лезть, скажи, пожалуйста?
— Всегда ты так, — остановился Йожо. — Всегда, и в сушильне тоже. Надо было по-хорошему, а ты — какого черта. Представляю, как ты ей это сказал. Конечно, ей идти нельзя. Может, нам всю зиму придется в горах прожить. А там ведь мороз лютый… Но она правильная девчонка, эта Вера!
Габо лишь свистнул, но не сказал ни слова. А Йожо все думал о Вере, видел, как дрожат ее длинные ресницы, как она моргает, то быстро-быстро, а то медленно, спокойно, видел, как опустились уголки ее губ. Только сейчас его стала мучить совесть. Надо было заступиться за нее там, за сушильней, а не молчать.
Тем временем они зашли уже высоко в горы. Узкая дорожка извивалась вверх по гребню Ригля. Мальчишки спотыкались о камни и стволы деревьев. Ветки елей били их по лицу, но они не обращали на это внимания.
Вдруг Йожо остановился и рукой задержал Габо:
— Посмотри!
Метрах в тридцати перед ними светились два зеленоватых огонька.
— Что это? — испуганно попятился Габриель.
— Наверное, лиса.
— Или волк.
— Тоже выдумал! В наших лесах волки не водятся, — сказал Йожо, но в его дрожащем голосе не было уверенности.
Огоньки не двигались. Через некоторое время насмерть перепуганный Йожо сообразил, что Гром куда-то девался. Если бы он оказался рядом, было бы не так страшно. Йожо крикнул:
— Гром! Гром! Сюда!..
Два зеленоватых огонька стали быстро приближаться и наконец уткнулись Йожо в руку. Да, это Гром, потомок диких волков, нагнал на мальчишек страх. Он сбился с дороги, обогнал их и, снова выйдя на тропу, остановился впереди и стал ждать.
— Вот чудище! — выругал Йожо пса. — Так испугать нас! — Он схватил пса за ошейник, украшенный медными кнопочками.
Где-то далеко заухала сова, и Гром ответил ей добросовестным лаем.
В тылу врага
Отряд Шимака не прекращал боевых действий. Таков был приказ командира бригады: уничтожать коммуникации врага!
То взлетал в воздух мост с воинским эшелоном, то автомашины подрывались на минах. Все чаще люди находили у дорог остовы сгоревших машин.
Не проходило дня, чтобы отряд не совершил какой-нибудь диверсии.
Когда началось восстание, отряд Шимака поспешил в Стречнянское ущелье. Гитлеровцы пробились туда с помощью танков, тяжелой артиллерии и самолетов.
Словаки сражались тут бок о бок с чешскими, русскими и французскими партизанами. Они дрались героически, но не смогли долго противостоять мощному оружию. Не говоря уже об авиации. А у них самолетов не было, если не считать нескольких отчаянно медленных бипланов. Шаг за шагом враг продвигался вперед. Казалось, каждое дерево стреляло и каждый овражек превратился в маленькую крепость. Редели ряды фашистов, но все-таки винтовками невозможно было задержать тяжелые танки. Партизаны отступали…
Когда немцы подошли к Мартину, отряд из-под Сухого Верха получил новое задание: остаться в тылу врага. Разрушать железные дороги, мосты, шоссе, наносить урон захватчикам.
Но прежде чем вернуться в горы, партизаны пошли в Сучаны, чтобы защитить их от фашистов. Все село поднялось на врага. Лишь хозяин магазина Волавец в последнюю минуту куда-то исчез, да не которые богатые крестьяне заперлись в своих домах. Казалось, они ничего не хотят знать о том, что делается вокруг.
На околице люди рыли окопы, а народная милиция организовала отряды обороны.
Отряд Шимака защищал подступы к Сучанам со стороны Вага.
Но все-таки немцы заняли Сучаны: они пробились в село с другой стороны, стали стрелять по окопам, сучанцы не выдержали огня и отступили. Тогда отряд Шимака открыл по врагу стрельбу с флангов и долго не давал ему войти в село. Немцы повернули минометы за Ваг, и партизанам пришлось отступить в лес.
Двое из отряда погибли.
Командир Шимак понял, что, не имея серьезного вооружения, в открытом бою его небольшой отряд ничего не сумеет сделать, и велел отступать к Сухому Верху.
— Нам бы хоть одну пушку, — сетовал командир отряда.
Партизаны тоже ходили мрачные.
Йожо пришлось в тот день пережить тяжелые минуты. Он был так близко от дома и не мог туда заглянуть. Когда они вернулись к Сухому Верху, он не смог высидеть в землянке; нашел место, откуда было хорошо видно его родное село, долго смотрел вниз, и ему было тоскливо до слез. В чистом и прозрачном воздухе долина была как на ладони. Только под Лысой горой мирно висело в небе белое облачко. Рядом с Йожо стояли Хорват и Шимак. Бинокль командира переходил из рук в руки.
Вся долина казалась Йожо какой-то настороженной. Сучаны жались к Буковинке, как испуганная стайка цыплят к квочке. Стройные трубы кирпичного завода не дымили. Некому было развести огонь в печах: оставшиеся в селе люди попрятались в подвалах и укрытиях. А большинство рабочих ушли в горы.
По улицам села медленно ползли танки, на которых враг пробился в Сучаны.
Хорват, смотревший в бинокль, крикнул:
— Двигаются к «Взрыву»!
Йожо вздрогнул. К «Взрыву»! Двигаются к «Взрыву»! В ушах у него зазвенело. Он подумал о матери и маленькой Зузанке. Где они, дома или куда-нибудь спрятались?
