— Руки вверх!
Часовой оторопел. Рука, подносившая к губам сигарету, застыла на полдороге.
— Брось оружие и иди сюда! — потребовал Шимак. — Учти, ты у меня на мушке!
Огонек сигареты описал небольшую дугу и упал на землю. Приклад винтовки затарахтел по камням. А потом по склону, куда карабкался часовой на голос Шимака, посыпались камни.
— Не бойся, — успокаивал командир солдата.
— Кто вы? — дрожащим голосом спросил часовой. И сам ответил на свой вопрос вопросом: — Партизаны?
— Да, но сейчас некогда разговаривать.
Часовой прервал Шимака:
— Вот хорошо. Мы сами к вам собирались.
— Когда Магомет не идет к горе, гора идет к Магомету, — пошутил командир отряда. — Если так, пошли со мной.
— Мы не знаем, где вас искать, не было связи, — объяснил солдат. — А то бы уже давно пришли.
И они вместе подошли к остальным.
— Еще один к нам в отряд, — представил командир бывшего часового. Потом спросил у него: — Когда следующий поезд?
— Примерно через час.
Работа шла быстро. Двое внутри туннеля клали под рельсы взрывчатку. Двое присоединяли бикфордов шнур. Остальные стояли на часах.
Ну вот и готово. Шимак смотрит на светящийся циферблат. До поезда целых двадцать минут.
— Когда тебя сменят? — спросил Хорват у солдата.
— Как поезд пройдет. Сначала сменят часового на том конце… — Солдат запнулся от волнения и продолжал: — Но мы собирались в горы. Не хотим служить немцам. Пока придет поезд, мы всех предупредим.
Что ж, предложение разумное. После взрыва среди часовых, конечно, возникнет паника и договориться будет трудно. Поэтому трое партизан пошли с часовым, которого сразу стали называть просто Карол, на другой конец туннеля…
Длинный поезд уже приближался. Паровоз пыхтел, таща за собой на платформах танки, пушки, гусеничные тракторы, грузовые автомашины. Все это проплывало перед глазами партизан, следивших из леса. Последний вагон вкатился в пасть туннеля. Оттуда вырвался серый дым.
— Давай!
Единичные взрывы слились в один мощный залп. Земля дрогнула, сотрясаясь, как в конвульсиях. И эхо, постепенно слабея, разнеслось далеко-далеко…
А в это время партизаны, только что принявшие боевое крещение, быстро удалялись от места взрыва в густой, пахнущий хвоей лес…
Новый день осветил небо над Лысой горой. Утро стояло свежее, умытое хрустальной водой.
Никита радостно выстукивал ключом рации, передавая командиру бригады сообщение:
«Туннель взорван. Путь перерезан. Первое задание выполнено успешно».
Восстание
Жаркое и сухое лето клонилось к концу. Поля пустели. Лишь ячмень, картошка и капуста еще остались на узких полосках. Люди в тот год собирали урожай как-то поспешно. Только помещик Забойский вывез машину к высоким стогам под Кечку и молотил хлеб прямо на поле. На разбросанных по селу гумнах украдкой стучали цепы.
Приглушенный гул и стук молотилки долетал до самой кухни Хорватов.
«Забойский без хлеба не останется», — думала Хорватова, наблюдая в окно оживление под Кечкой. И мысли у нее были грустные. Чтобы успокоиться, она долго гладила льняные волосы маленькой Зузанки.
Но на другой день разнеслась весть, что телеги Забойского, груженные хлебом, кто-то угнал в лес. Никогда, мол, помещик не будет есть хлеб этого урожая…
И чем ближе был конец лета, тем больше становилось таких необычных событий.
За новостями Йожо ходил на кирпичный завод. Габо постоянно крутился возле рабочих и поэтому легко все узнавал. Все чаще приходили вести о действиях партизан. То они взорвали товарный состав, груженный танками и амуницией, то взлетал в воздух мост или виадук. Неподалеку за Грозновом взорвали туннель вместе с эшелоном.
На кирпичном заводе рабочие уже открыто говорили: «что-то будет», «конец нашим хозяевам». Перестали шептаться по углам, разговаривали без страха, вслух, в цехах и во дворе.
Габо, заметив, что рабочие собираются группами, тут же подходил к ним. Рабочие его не прогоняли и при нем говорили совершенно открыто. Они ведь знали, что он сын Ганзелика.
— Вы слышали? — сказал как-то на заводском дворе Винцентик, работавший на формовке фасонного кирпича. — Говорят, солдат послали в Канторскую долину выкуривать партизан.
Все навострили уши, чтобы не пропустить ни слова. А Винцентик рассказывал, хрипло смеясь и открывая при этом пожелтевшие от табака зубы: солдатики, дескать, пришли в Кантор, съели гуляш, который привезла им кухня, встретились с партизанским отрядом, поговорили, покурили и вернулись в казарму. Командир подал донесение: никаких партизан в Канторе нет… А на другой день пятеро солдат бежали из казармы на грузовике, прихватив оружие и ручные гранаты.
— Ну и ну… — вздыхали окружающие, а некоторые громко смеялись. Они радовались, что солдаты с ними заодно.
— Сразу видно, наша кровь. Такие не предадут, — сказала звонким голосом Станкова.
Проходивший мимо управляющий отвернулся и сделал вид, что не заметил их. Странное дело: раньше он сразу же поднял бы крик, а сейчас старается ничего не видеть и не слышать.
— И этот нос повесил, — громко сказал молодой Мразик.
Управляющий, конечно, это услышал. Не мог не услышать. Ведь он проходил совсем близко. Но так и не оглянулся. Его поведение еще больше приободрило рабочих.
Кто-то даже сказал:
— Видать, уже собрал свои вещички и отправляет их подальше, а заодно и жену с детьми.
— Ну и пусть себе убирается на все четыре стороны! — засмеялся другой. — Да поживее, не то получит по заслугам.
Габриель все внимательно выслушал, а потом подробно рассказал Йожо. А Йожо с этими новостями ожидал прихода бачи Брнчалы. Тот появлялся во «Взрыве» часто. Посидит, выслушает все — и обратно в горы.
Самолеты, доставлявшие новых людей и оружие, всё чаще бороздили ночную тьму. Костры в горах, которые раскладывали то квадратом, то треугольником, указывали летчикам, куда сбрасывать ценный груз. Но костры служили не только для этой цели. На них с ожиданием смотрели люди в долинах, городах и селах.
Костры придавали им смелости.
— Уже и под Лысой горят, и под Магурой!..
В следующую ночь костры появились и у Фокачевой хаты на Голях. И всюду, где они разгорались, создавались в темных, густых лесах партизанские отряды. И возрастала надежда на быстрое освобождение.
Йожо с Габриелем вечерами вместе ждали, пока зажгутся эти огни. Напрасно Хорватова отправляла сына спать, напрасно гневалась. Даже если он слушался мать, то все равно просыпался от самого тихого, еще очень отдаленного гула моторов и сразу же вскакивал с постели.
А потом началось.
Это случилось спустя два дня после того, как разнеслась весть, что партизаны в Мартине сняли со скорого поезда немецкого генерала со свитой.
Спустя два дня.
Йожо как раз вернулся с Буковинки с большой вязанкой хвороста. Сарай уже опустел, и варить обед было не на чем. Он собирался рубить ветки, как вдруг залаял Гром. После ухода Никиты пес снова гулял на свободе. Он бегал и резвился возле «Взрыва».
Мальчик воткнул топор в колоду и поднял голову.
К Буковинке бежал Габо. Уже издали он выкрикивал:
— Йожо, Йожо-о-о!.. Начало-о-ось!
Йожо бросил хворост и помчался навстречу другу.
— Бистрица провозгласила Чехословацкую республику! — выпалил запыхавшийся Габриель. — И объявила войну немецким фашистам!
— Какая Бистрица? — не сразу понял Йожо.
— Радиостанция.
Йожо радостно взвизгнул и одновременно подпрыгнул как ужаленный.
— Правда? Уже?.. Это правда, Габо?
— Говорят, на нашу территорию вступают вражеские войска, — добавил Габриель, как будто не слыша слов Йожо.
— Вражеские, говоришь?
— Да, вражеские, немецкие… На кирпичном все вверх тормашками. Управляющий куда-то испарился. Говорят, дал деру. Рабочие взяли приемник из его кабинета во двор и слушают Бистрицу. Радио орет, и все мужчины собираются в армию.
