Воин был коренастый, бородатый, на вид между тридцатью и сорока; доспехи простые, но прочные: больше кожи, чем бронзы. Похоже, ему не особенно нравилось лазать по колючим кустам, но он делал это внимательно и добросовестно. Перпена высунул голову и негромко окликнул:

   — Эй, можно с тобой поговорить? Я пришёл с миром.

От волнения слова сами собой вырвались у него по-этрусски, но воин, к счастью, их понял, хотя ответил на италийском наречии.

   — Тогда пусть будет мир. Чего ты хочешь?

   — Я этруск, беглец, — сказал по-италийски Перпена. — Мой город разрушили дикари, и я ищу новый дом. Как называется ваш посёлок на том берегу? Вы принимаете чужеземцев?

   — Наш город называется Рим, потому что его основал царь Ромул, сын бога Марса. Городу не больше лет, чем тебе — около восемнадцати, — так что ты мог о нём не слышать. Что касается чужеземцев, одних мы к себе принимаем, других нет: воины нам нужны, а воров и так хватает. Встань, дай я на тебя посмотрю и, если подходишь, позову начальника, чтобы ты рассказал ему, кто ты такой.

Перпена встал, бросил меч к ногам воина и раскрыл руки, показывая, что в них ничего нет.

   — Как видишь, я не опасен, но не хочу попасть в плен к чужакам, про которых ничего не знаю. Если позовёшь начальника, я убегу, и вам за мной не угнаться. Можно поговорить с тобой наедине, узнать побольше об этом городе, прежде чем отдавать себя в ваши руки?

   — Конечно, если дело за этим. Я тебя не боюсь и не охочусь за рабами, так что меня бояться нечего. Мы живём слишком близко от этрусской границы, чтобы держать рабов насильно. Если ты не грабил наших деревень на том берегу, то самое худшее, что с тобой сделают, это просто отправят восвояси.

   — Я никогда в жизни не бывал за рекой, так что не мог грабить ваши деревни. На самом деле я не разбойник, хотя ты и видишь, как я живу. Я беглец, в этрусском городе навсегда остался бы батраком. Воровал, чтобы выжить, но иногда работал и готов работать снова. Я хочу, чтобы меня взяли в город, деревню, племя, куда угодно, лишь бы сражаться в войске и, может быть, возделывать собственную землю.

   — Тогда ты попал куда нужно. Если тебя примут, получишь место в ополчении, голос в собрании и поле. Но ни я, ни даже начальник не может сделать тебя римлянином. Сначала поговоришь с царём Ромулом, а потом, если он согласится, тебя должно принять Народное собрание. Главное — что скажет царь, собрание всегда его слушается.

   — А пока я не узнаю, принимают меня или нет, мне придётся пойти с вами в крепость и быть вашим пленником?

   — Очень уж ты осторожен для разбойника-одиночки. Римляне не людоеды, никто тебя не зажарит на ужин. Если хочешь, могу дать клятву. Меня зовут Марк Эмилий, я из основателей этого города, живу здесь все восемнадцать лет, на холме у меня жена и дети. В ваших непонятных этрусских богах я не разбираюсь, так что просто кладу руку на эту скалу. Клянусь, что если ты просто поговоришь с царём Ромулом, тебе не причинят вреда и либо примут в граждане, либо отпустят на свободу. Моя клятва крепка, как камень, а если я её нарушу, то да падут на мою голову все скалы на свете.

   — Хорошая клятва, я ей верю. Моё имя, когда я снова стану воином, будет Перпена, а город лучше не называть, чтобы не навлечь несчастья, потому что его разрушили. Ты возьмёшь мой меч? Кстати, что вы вообще делаете на этом берегу?

   — Как всегда по утрам, проверяем, нет ли здесь этрусских грабителей. По реке проходит граница, мы не хотим, чтобы нас застали врасплох. Теперь пора возвращаться; держись возле меня, я прослежу, чтобы к тебе не лезли, пока царь Ромул не решит, как быть.

Перпена охотно пошёл за Марком, неся свой меч, потому что тот не стал его забирать. Этот человек прямо-таки излучал доброту и порядочность. Не слишком воспитан, мало знает о богах, но ясно, что на его слово можно положиться.

Царя они нашли на другой стороне брода, в долине между укреплёнными холмами. У реки было отмечено святилище, и он совершал там какой-то обряд. Перпена заметил про себя, что этот сын Марса служит своим родственникам довольно неумело: привёл на священную землю вооружённых охранников, и у самого во время жертвоприношения висит на поясе железный меч.

Ромул был рослым, осанистым человеком средних лет. Густая борода и красивая посадка головы придавали ему внушительный вид, но он склонен к полноте, так что величавость скоро пропадёт, когда отрастёт брюшко. Морщины на лбу показывали, что он часто хмурится, хотя он и встретил подданного приветливой улыбкой. Здесь было, похоже, без церемоний: всякий мог подойти посоветоваться с царём о личных или общественных делах, не надо было падать ниц, никто не обыскивал просителя, проверяя, нет ли спрятанного оружия. Но охрана, крепкие ребята с мечами, держалась наготове.

   — Значит, перед нами ещё один желающий получить долю прославленного римского счастья, — добродушно произнёс царь, когда Марк объяснил, в чём дело. — Когда-то мы брали всех подряд, всех, кто искал убежища вон там, в Азиле. Но теперь город процветает, Азил закрыт, и мы стали разборчивы. Однако для крепкого воина место ещё найдётся; а кто сумел выжить как разбойник-одиночка, без защиты товарищей, тот стоит своего места в строю. Здесь есть другие этруски, некоторые даже уверяют, что они знатные. Но говорят у нас по-латински, и хорошо, что ты знаешь язык. На первый взгляд ты нам подходишь, я так и скажу собранию, если мне понравятся твои ответы, но кое-что всё-таки надо выяснить. Во-первых, нет ли у тебя причин считать, что навлёк гнев богов?

   — Мой город разорили дикари из-за гор, так что, возможно, боги мной недовольны. С другой стороны, это искупается тем, что я всё-таки уцелел.

   — Я не про то. Города появляются и исчезают — кроме Рима, конечно, Рим вечен. Не прогневал ли богов ты сам, не совершал кровосмешения, святотатства, убийства родича?

   — Никогда.

   — Ты самоуверен. Случается согрешить и не подозревая об этом, чему есть десятки примеров.

   — Да, государь, хотя такое бывает лишь, если боги враждебны. Может быть, я случайно нарушил какой-нибудь запрет, но если бы небеса меня преследовали за преступление, я бы непременно об этом знал. Я настоящий этруск и по отцовской, и по материнской линии, и обучен приносить жертвы и гадать по внутренностям. На мне нет проклятия, иначе я услышал бы в душе, как сопят идущие по следу Старухи.

   — Не поминай Старух в этом счастливом месте. Что ж, насколько я понял, ты знаешь, что говоришь. Поверю на слово, что ты не принесёшь в город несчастье. Теперь ещё одно. Ты настоящий этруск, но этруски ведь живут за рекой; будешь ли ты честно сражаться за Рим, если случится идти против своих?

   — Конечно. Будь это мой народ, я не стоял бы здесь. Они делают беглецов безземельными батраками, а Этрусский союз не пришёл на помощь, когда дикари крушили наши стены.

   — Хорошо. Наконец, последнее. Ты совсем один? Ни друзей, ни родных, ни жены, ни любовницы, ни детей? Ясно. Тогда поднимайся вон по той дороге на Палатин и спроси, где Регия, царский дом. Слуги позаботятся о тебе и одолжат оружие и щит, чтобы вечером на собрании ты выглядел прилично. Спустишься, покажешься гражданам, и я посоветую тебя принять.

Постепенно Перпена свыкся с новым домом, к осени ему уже казалось, что он всю жизнь поднимался и спускался по крутой дороге на Палатин. Он не пропускал ни одного Народного собрания — они были почти каждый день, изредка случалось и голосовать со своей трибой этрусков и прочих не латинян, луцеров. Ему отвели надел, на котором впрочем нечего было делать до весны. На военных смотрах он стоял в первом ряду, с лучшими воинами. Участвовал в жертвоприношениях, потому что смолоду знал, как вести себя на священной земле. Во всём, что касается законов, службы и обрядов, он был свободным римским гражданином.

Но это только казалось. Он часто напоминал себе, что радоваться особенно нечему: у него не было ни собственного оружия, ни плуга и семян, ни скота для ежедневных жертв. Хоть Перпена и вёл жизнь гражданина, по сути он был рабом царя Ромула. Доспехи одолжены с царских складов, у царя надо просить земледельческие инструменты, каждый день он ел царский хлеб и ночевал у царского огня (на этом царском огне римляне просто помешались: он должен был гореть неугасимо, так что все женщины в доме только и знали, что постоянно следить за пламенем). Первое время Ромул ничего не требовал взамен, и от этого становилось ещё неуютнее, ведь он мог забрать свой щит и даже башмаки обратно под любым предлогом или просто так. Поэтому Перпена обрадовался, когда царь спросил, не хочет ли он служить целером.