Все отошли к старой землянке, крыша которой была выложена дёрном и потому не загорелась. Лучший в Ференте дом полыхал долго. Когда к рассвету возвратились мужчины, шатаясь от усталости и горя, крыша уже давно провалилась, но остатки брёвен ещё горели.

— Это что, — Фаустул безнадёжно махнул рукой в сторону дома. — Полсотни наших коров увели! А царских впятеро больше.

Налёт разбойников потряс Альбу: угнали уйму коров, лошадей и овец, сожгли запасы сена, множество домов, убили нескольких пастухов, правда, большей частью рабов.

Альбанцы потом долго спорили, сколько было нападавших — полсотни, сотня, две? Поджигатели выбрали подходящее время: хмельные после праздника Цереры воины выступили из города, когда разбойники уже успели угнать добычу в лес. Несколько всадников, занявших опушку У Тускульской дороги, помешали альбанцам начать преследование. Утром они исчезли, но преследователей у границы остановили тускульцы, не желавшие видеть вооружённых соседей на своей земле. Переговоры с посылкой гонцов в Тускул и Альбу заняли достаточно времени, чтобы разбойники успели скрыться. В Альбе считали, что тускульцы были подкуплены.

Фаустул был совершенно разорён. Он потерял не только дом со всем имуществом, стадо, рухнуло и его положение в общине. Амулий решил наказать пастуха, не сумевшего уберечь Вверенное ему добро, и поставил над своими сильно пострадавшими стадами нового старшего. Уже немолодой Фаустул впал в уныние, Акка, простывшая в ночь пожара, слегла. Братья прошли смотр в числе легковооружённых воинов, стали гражданами Альбы с правом получения земельного надела, как гласил закон, «из освобождающихся в порядке очереди». Но пока что в Альбе земли не освобождались; население города росло, и молодёжи в родной общине приходилось трудно. Конечно, в случае смерти Фаустула они бы получили принадлежавший ему участок земли с домом и частичкой прибрежного луга. Вернее, не они, а один из них по жребию. Но было похоже, что им, как и десяткам других юных альбанцев, придётся искать счастье на стороне.

Амулий вернулся с удачной охоты на вепря и отдыхал, попивая вино около жаровни с углями, когда начальник стражи Сервий доложил ему о человеке, желающем сообщить нечто важное.

   — Пусть подождёт, — ответил царь, — а, впрочем, впусти его.

Крупный, круглоголовый, аккуратно одетый мужчина вошёл и почтительно остановился посреди комнаты. Амулий велел слуге подать вторую чашу и удалиться.

Пришедший поклонился, положил перед Амулием укрытый платком подарок и торжественно поднял дорогую ткань. Под ней оказалось ручное этрусское зеркало. Царь поднял вещицу, глянул на своё отражение в полированной бронзе, перевернул и залюбовался изящной выгравированной на обратной стороне сценкой. Там, сплетя руки, прощались двое влюблённых, а за их спинами стояли демоны смерти: Тухулка с лошадиными ушами замахивался двусторонней секирой на девушку, а крылатый крючконосый Хара протягивал к затылку юноши ядовитую змею. Амулий отложил зеркало и поднял глаза на гостя, немного крючковатый нос которого придавал ему сходство со вторым демоном.

   — Садись, налей себе вина и скажи зачем пришёл, — сказал царь, довольный подарком.

Гость церемонно сел и представился.

   — Я купец. Герул из Пренесты. Думаю, то, что я хочу сообщить, заинтересует тебя.

   — Посмотрим.

   — Когда-то, государь, я был у тебя наёмным воином, — начал Герул и, отвечая на вопросительный взгляд Амулия, добавил: — Очень давно и совсем недолго.

   — Не помню, — пожал плечами Амулий.

   — Немудрено, я ведь ничем тогда не отличился. — Гость вздохнул и покачал головой. — Но всё же выслушай меня. Тогда я был совсем мальчишкой и служил в конной охране. И как-то осенью нас послали сопровождать на суд Тиберина весталку-преступницу...

Амулий насторожился, его сердце непроизвольно заколотилось.

   — Ну и что? — хрипло спросил он.

   — Так вот, она не утонула.

   — Отпустили? — в голосе царя послышалась ярость.

   — Нет, государь, всё было по закону, её связали и после молитвы столкнули в Тибр, — ответил купец, — но тем не менее она осталась жива.

   — Связанная, в бурной реке? — Амулий пытался не выдать волнения.

   — Но ведь это был божий суд, — возразил гость. — Бог мог вмешаться, выбросить на берег, кто-то нашёл, оказал помощь... Не мне об этом судить.

   — Лжёшь! Я знаю, люди Нумитора хотели выловить её из воды и отвезти в Лавиний в храм Венеры. Но она туда не попала.

   — Тем не менее я видел её живой в другом месте.

   — Это невозможно!

   — Я узнал её. Тогда на привале я смог хорошо разглядеть Рею. Такую красоту забыть невозможно, и потом, у неё родинка на правой щеке немного ниже конца глаза.

   — Где она? — Амулий подался вперёд.

   — А вот этого, государь, я тебе не скажу, — спокойно ответил гость. — Лучше сделаем так: я тебе её привезу, и пусть она сама тебе всё расскажет. Нет-нет, она не у меня, — предупредил он вопрос царя. — Живёт в другом городе с богатым мужем-купцом и тремя детьми.

Амулий скрипнул зубами:

   — И как же ты собираешься её привезти?

   — Украду. Если хорошо заплатишь.

Царь вздохнул, поднялся, прошёлся по комнате. Его сердце затопил водоворот чувств, вернувшихся из давнего прошлого — любовь, ревность, ненависть, зависть... Стоит ли пытаться вернуть Рею, отвергнутую, похороненную, чужую, отдавшуюся какому-то проходимцу, наплодившую ублюдков? Нет, не вернуть, а взять, получить, поймать. Отомстить ей за все страдания, которые она ему доставила своим упрямством и презрением!

   — Сколько? — спросил он.

Гость назвал цену, сказал, что возьмёт серебро только в обмен на пленницу, пообещал, что сумеет совершить похищение тихо, не тронув остальных. Амулий остановился и взглянул на Герула так, что тот вскочил:

   — Плачу вдвое, — проговорил он сквозь зубы, — но в живых не должно остаться ни ублюдков, ни их отца.

День был ясный, наполненный осенней свежестью. Акка лежала в тени дерева на лавке у входа в землянку, исхудалая, с запавшими глазами. Отца и Плистина не было, они пасли стада более удачливых соседей, Лидия ушла на заработки в город. Акка заметила Ромула, поманила его рукой. Он подошёл, наклонился, она приподняла голову и с трудом спросила:

   — Где Рем?

   — Тут рядом, чинит кому-то уздечку.

   — Позови его.

Ромул привёл брата к матери, они оба опустились перед ней на колени.

   — Плохи наши дела, мальчики, очень плохи, — проговорила Акка. — Мы хотели дать вам коней и оружие. А теперь об этом нечего и думать...

   — Ничего, — сказал Ромул, — жизнь наладится. Была бы только ты здорова.

Мать покачала головой:

   — Боюсь, мне уже не выкарабкаться. Потому-то я и позвала вас, чтобы проститься наедине. Вы хорошие дети. Я получала от вас много радости, пока растила, и совсем немного огорчений. — Акка попросила сыновей помочь ей подняться, поудобней уселась, помолчала, собираясь с силами, и снова заговорила: — Я хочу вам что-то сказать. Не знаю, дадут ли мне боги другой такой случай. Только обещайте не передавать моих слов отцу и не расспрашивать его о том, что я вам расскажу.

Встревоженные братья пообещали хранить её слова в тайне.

   — Тогда знайте, — с трудом проговорила она, — я вскормила и воспитала вас, но родила вас не я. Я родила мёртвую девочку, а вы мои приёмные дети.

   — Откуда же мы взялись? — поражённо спросил Рем.

   — Вас мне принёс Фаустул, новорождённых, в закрытой корзинке и велел считать своими детьми. У меня было много молока, хватило на двоих.

   — А наша настоящая мать? — Ромул не верил своим ушам.