Амулий погрузился в раздумье. Нумитор не пришёл, не валялся в ногах, не стал вымаливать пощады для дочери. Конечно, он мог заранее знать об отказе и решил не унижаться. Но скорее, Порция рассказала ему о «Голосе свыше», и Нумитор решил, что брат, узнав о возможном вмешательстве бога, вынужден будет смягчиться. И не ошибся. Что, если старая лиса Порция права, и в эту зиму бог действительно снисходил к Альбе? Ведь нечасто ребёнок появляется после единственного свидания. Впрочем, стоит ли верить Рее, может, их было десять? Двадцать, сорок? — Амулий скрипнул зубами. Но если к ней действительно являлся бог, то нетрудно разгневать его.

Несмотря на муки ревности, Амулий понимал, что вряд ли юная, простоватая Рея сумела бы тайно сговориться с любовником и обмануть или подкупить стражу. Его гнев немного улёгся. По закону он должен казнить Рею, а заодно и младенца, может быть, сына бога. Виновна Рея, но не дитя. Но если родится мальчик, власть в конце концов может вернуться к Сильвиям...

Амулий встал, прошёлся по комнате, взял стоявший в углу литуус — жезл для птицегадания, отполированный крючковатый посох без сучков, и отправился на башню. На её плоской деревянной крыше трое стражников играли в кости. Амулий велел им уйти и, оставшись один, приступил к священнодействию.

В центре круглой размеченной площадки пересекались нанесённые красным линии — продольная, кардо, идущая с севера на юг, и поперечная, декуманус, указатель востока и запада. Полагалось стать лицом на восток, то есть к склону, оставив сзади озеро. Амулий махнул жезлом налево в сторону Верхней крепости, отметив север, протянул руку к каменоломне и провёл сверху вниз воображаемую черту вдоль ствола старого дуба — границу между севером и югом. Потом отметил юг и вслух назвал северную сторону «левой», а южную — «правой». Немного подумав, произнёс молитву:

— О, Марс, великий воин, защитник полей и стад, ответь! Если ты отец ребёнка, которого носит под сердцем моя племянница Рея Сильвия, пусть твоя божественная птица дятел покажется справа. Если же это дитя человека, то слева.

Царь переложил жезл в левую руку и стал ждать, непрестанно оглядываясь. Птиц было достаточно, пролетали воробьи, вороны, голуби, дрозды, но, как назло, ни одного дятла. Наконец дятел появился на дубе над каменоломней прямо на отмеченной границе, устроился на стволе, постучал клювом и взлетел. Амулий замер, ожидая, куда он направится. Но дятел полетел вверх вдоль невидимой границы и исчез в густой листве.

Гадание не состоялось. Бог не пожелал ответить на вопрос или ответил: «Думай, что хочешь!»

Царь спустился в покой, бросил жезл в угол и снова задумался. Рея заслужила казнь, но уже сегодня весь город будет знать, что она носит божественное дитя. Так это или не так, но исполнив закон, он может непоправимо себя запятнать. Вот то единственное, что непоправимо: смерть, и здесь он не должен заигрывать с ней. Пока же следует отступить и выждать.

Царь принял решение и кликнул Гнея. Тот вошёл в покой, готовый слушать и повиноваться.

— Вот, что, Гней, казнь Реи откладывается, — сказал Амулий. — Помести преступницу в восточной комнате тюремной башни. Пусть к ней относятся согласно происхождению, хорошо кормят. Найди повивальную бабку, чтоб смотрела за ней и осенью приняла роды. Кроме неё и служанки никого не пускать.

Когда стражники привели Рею в просторную комнату с этрусским столом, уставленным красивой посудой, с удобной постелью и двумя креслами, она изумилась. Зачем заботиться о той, кому осталось два дня жизни? Рея спросила об этом принёсшую поесть служанку, но та или ничего не знала, или получила приказ молчать. Прошли два дня, потом три, но ничего не менялось — о казни не было речи.

«Может быть, — подумала Рея, — они считают, что сделав это неожиданно, доставят мне больше страданий?» Но на четвёртый день появилась старая знахарка, которая расспросила узницу о самочувствии, ощупала живот, посоветовала побольше ходить и обещала помочь при родах. Значит, Марс всё-таки вмешался! Теперь Рее стало ясно, что до родов её жизнь вне опасности. А до этого была ещё уйма времени.

Правда, она была оторвана от мира. И служанка, и знахарка наотрез отказались передать её приветы отцу и Порции. Но в конце концов в городе должны были знать, что казнь не состоялась, и она жива, а это уже немало. Рея целыми днями слонялась из угла в угол, много спала. Её хорошо кормили, постель была чистой и мягкой. Она попросила, чтобы из храма принесли её пятиструнную самбуку, и с этого времени могла забываться, наигрывая любимые мелодии, или петь песни, сочинённые когда-то её пропавшим свойственником Асканием:

Рея пела, и ей казалось, что возникшее в ней существо, затаившись, прислушивается к её голосу. Теперь собственная судьба мало волновала Рею, она была сосредоточена на том, что происходило у неё внутри, как вёл себя роковой подарок, которым её наградил таинственный ночной гость. Этот живой дар становился всё более самостоятельным. Обычно он был доволен жизнью и лежал смирно, может быть, спал или мечтал, но порой начинал брыкаться, пытался выставить наружу коленки или локти. Рея не знала, был он недоволен или просто резвился. Но стоило ей запеть или заиграть на самбуке, он затихал. Знахарка говорила, что это обычное дело, но удивлялась размерам младенца, качала головой и говорила: «Уж не двойня ли у тебя?»

Ещё он замирал, когда Рея вспоминала странную зимнюю ночь, в которую слышала шёпот: «Не бойся!» и ощущала божественные прикосновения неведомого друга (или губителя?), виновника её нынешних бед. Но она не сердилась — разве можно сердиться на бога? — напротив, воспоминания утешали её. И она втайне надеялась, что когда-нибудь, здесь или в царстве теней, бог снова навестит её.

Единственное окно камеры выходило на запад. Внизу лежало озеро с шалашами рыбаков у берега, луга с пасущимися коровами, рыжие пятна вытоптанной земли загонов, обведённые нитями плетней, серые полоски камышовых навесов. Правее начинался лес, и на его опушке пастушеское селение Ферента. Поросшие травой землянки пастухов издали напоминали бородавки на спине жабы. А где-то далеко впереди, за краем волнистой равнины было море. Там садилось солнце и разыгрывались красочные сцены закатов — таких красивых, когда хочется плакать от восторга, она, кажется, не видела никогда.

Море Рея не видела, но чувствовала его присутствие. Она вспоминала, как девочкой лет десяти побывала там. Тогда она с матерью, братьями, кучей родственников и их детей прожила целое лето в прибрежном Лавренте, городе, возле которого высадился Эней.

Тогда был ещё жив дедушка Прок, и вообще-то мужчины ехали в священный город Лавиний, названный в честь жены Энея Лавинии. Там они остались для исполнения важных обрядов, а женщин и детей отправили развлекаться дальше к морю. Рея вспоминала купание в теплом море, игры на песке, игрушечные крепости, которые они лепили, и прибой, который их без жалости слизывал...

Ах, почему её так невзлюбила Фортуна, хотя дала такое славное детство, так обнадёжила в юности! Рея вспоминала счастливый год перед роковой войной с рутулами, когда с юга вернулся Асканий. Он учился в Кумах, куда уехал мальчишкой, а вернулся юношей, милым, весёлым, внимательным. Как хорошо он пел, какие прекрасные сочинял песни! Рея знала, что нравится ему, и тайно его полюбила. Она любовалась им при каждой встрече, ловила каждый звук его голоса, и всё ждала, что он посватается.