Как только ночи стали теплее, он бросил шайку и один отправился на юг. В одиночестве, конечно, было тоскливо, но общаться с разбойниками он не мог. Все опустились, отупели, думали только о следующей еде, и он с трудом выносил их порядки. В лагере держали трёх грязных, неряшливых женщин, единственных выживших из тех, что утаскивали с окрестных полей. Но под конец зимы личная наложница Мора умерла, и вожак решил, что хорошенький восемнадцатилетний новобранец с успехом её заменит. Самое время было двигаться дальше.
Перпена знал, что не пропадёт. Ел он или голодал, дремал или высматривал врага, сидел у костра или дрожал от холода, он оставался неизменно спокоен. Находясь день и ночь в опасности, он редко испытывал страх, хотя и избегал ненужного риска. Меч, единственное, что осталось от прежней жизни, держал чистым и острым, из пращи редко промахивался. Было сразу видно, что его трудно убить. Собственно, потому он до сих пор и оставался жив.
Перпена шёл медленно, поскольку по дороге охотился и воровал, а когда добудешь оленя или овцу, глупо уходить, не съев всё мясо. Но тем не менее он шёл: вдоль реки, мимо холмов, с чёткой целью. В своё время он слышал, что за границей этрусских владений есть другие народы, которые тоже живут в городах, там нищему беглецу могут оказать более радушный приём. Однако когда первые осенние заморозки напомнили, что пора искать пристанище, он всё ещё оставался на этрусской земле.
Однажды, когда он дремал на склоне, снизу в долине появился отряд наёмников. Перпена подобрался к замыкающим, и когда они разглядели одинокого бродягу, подошёл и прямо спросил, не найдётся ли места ещё одному воину. Наёмники согласились его взять, хотя сами как раз искали службу и не очень-то хотели пополнять свои ряды. Несколько дней Перпена сытно ел и крепко спал среди новых товарищей, под защитой часовых.
Через десять дней он сбежал из отряда. Платы он не получил, и преследовать его не стали. Не понравилось ему в основном то, что от жизни простого меченосца страдала гордость: без щита и доспехов он не мог встать в строй и оказался ниже последнего лигурийца, раздобывшего себе полное вооружение. В бою его место, сказали ему, будет где-нибудь на фланге, с пращой, а пока велели готовить, таскать воду и заниматься прочей работой, недостойной настоящего воина.
Вторую зиму своих скитаний Перпена провёл наёмным работником. На юге края было спокойнее, подходящих разбойников не попадалось, только какие-то жалкие бродяги, которые вместо того, чтобы взять ещё одного человека в свою шайку, готовы были убить его ради меча. Однажды в страшную грозу Перпена в поисках зимовки вышел к одинокой овчарне между холмов. Он решил, что так поздно осенью там никого нет, но вдруг залаяли собаки и на шум появился старый пастух. Старик сразу понял, что перед ним разбойник, но ему было всё равно: сам он раб, овцы хозяйские. Если путник ищет, чем поживиться, может взять овечку, больше тут ничего нет. А если хочет, может остаться на зиму, только пускай помогает присматривать за стадом. Мокрый, продрогший Перпена взглянул на огонь в очаге и согласился.
За годы одиночества старик стал и сам похож на овцу. В этих южных краях отары оставляли в холмах на всю зиму, и хозяина нечего было ждать по крайней мере до весны. Пастух знал пару слов по-этрусски, но родной его язык был италийский, и он всё время тихонько говорил сам с собой. Время остановилось для него больше пятидесяти лет назад, когда его похитили охотники за рабами, и он без конца бормотал о своём детстве в сабинской деревне. Когда кончили ягниться овцы и пора было в путь, Перпена уже не только освоил основы пастушеского дела, но и бегло говорил на ломаном италийском языке.
Но долго так было не прожить. Он отчётливо понимал, что спасается одним только везением. Летом бродяге не так уж трудно, и на зиму оба раза удавалось найти укрытие, но настигни его болезнь или несчастный случай, и придётся умирать от голода в какой-нибудь заброшенной пещере. Мог и разъярённый крестьянин попасть дротиком, несколько раз Перпена едва успевал увернуться. И главное, он был совершенно один.
Он мог бы украсть девчонку, хотя обычно, когда крестьянки гонят свиней пастись в буковый лес, неподалёку всегда есть воины. По закону, стоит украсть девушку и изнасиловать, и никто другой к ней уже не прикоснётся, так что ей волей-неволей придётся быть верной своему похитителю. Однако на деле не всегда всё выходит гладко, она может всё равно его предать. Потом, боги не одобряют таких поступков, да и ему самому этот план не нравился.
В большой разбойничьей шайке он мало на что мог рассчитывать, там только и достанется, что чистить миски — человек без щита всегда ниже настоящих воинов. Кроме того, вряд ли разбойники согласятся принять в своё братство чужака, могут и продать в рабство. Ещё можно было пристроиться к такому же одинокому бродяге, этих вокруг хватало, хотя с ними было не так просто договориться. Но тут, как назло, мешала молодость и красивая наружность: товарищ непременно начал бы к нему приставать.
И всё-таки этим летом Перпене пора было наконец прибиваться к людям, причём лучше куда-нибудь, где их много, чтобы первое время, пока не освоишься, пожить незаметно. Конечно, он всегда мог пойти батраком в этрусский город. Но говорили, что за пределами Этрурии италики подражают просвещённым соседям и тоже устраивают что-то вроде городов, и он хотел попытать счастья там, прежде чем смиряться с жизнью, которую ему уготовили соплеменники.
Вскоре после жатвы ему попалась ещё одна река, тёкшая, как и остальные, на юг к морю. Плодородный западный берег был весь обработан, но оставались рощицы и полоски кустов, так что Перпена, который очень хорошо научился прятаться, подобрался к самой воде.
Впереди, у небольшого островка, река на изгибе замедляла течение, длинная галечная отмель, видимо, служила бродом. На дальнем берегу среди букового леса с проплешинами полей торчало несколько островерхих холмов. Два из них венчали палисады, а под ними в долине возле каких-то построек виднелось пыльное пятно — вероятно, место общих сходок для этих двух деревень.
Городами их всё-таки было не назвать, по крайней мере, не по этрусским меркам, сколько бы народа в них ни жило. Вместо каменных стен — колья, забитые в земляной вал, вместо домов — крытые тростником хижины. Как будто какой-то недоразвитый народ пытается подражать великим городам Этрурии. Должно быть, это и было одно из новых италийских поселений, про которые он слышал, когда сам был гражданином. Но вдруг здесь с ним обойдутся лучше, чем в настоящем городе у просвещённых людей? По крайней мере, надо попробовать.
Местный народ был всё-таки не безнадёжно дик. Такой мостовой, как вон там у реки, не найдёшь и в Этрурии, да и сам брод был выложен каменными плитами. Поля обработаны тщательно, виноград рос не хуже ячменя. Жить в этих деревнях могло оказаться не так уж плохо, только не рабом и не безземельным батраком. Главное было — осторожно всё разведать и не попасться раньше времени. Перпена притаился и стал ждать, не удастся ли расспросить кого-нибудь наедине.
Но здешние жители оказались неплохо организованы. На закате они дружно потянулись с полей, а в долину прошагал вооружённый отряд сторожить скот в загонах. Потом зазвучала труба, и ворота в обоих палисадах закрылись. Теперь Перпена не решался подойти, потому что всякий, кто рыщет по ночам, будет встречен как враг. Развести огонь он не решился, закутался в плащ и стал дожидаться утра.
На рассвете снова послышалась труба, и ворота открылись. Перпена приготовился перейти через реку, как вдруг навстречу по броду зашлёпал отряд воинов, человек двенадцать. Вот с кем можно спокойно поговорить! Они не испугаются, а он в случае чего сможет легко от них убежать, потому что у них тяжёлые щиты и доспехи.
Более того, воины, перейдя реку, рассыпались цепочкой и принялись прочёсывать кустарник, причём один подошёл совсем близко к месту, где укрылся Перпена. Значит, удастся, как он задумал, побеседовать с глазу на глаз.
