— С каких это пор ты позволяешь себе ругаться?

— «Хотя легче всего бывает задним числом критиковать меры, принятые другими, и хотя мы вовсе не утверждаем, что сами сумели бы все предусмотреть, мы тем не менее считаем: при розыске Оливера Эпштейна было бы правильнее дать строжайшее указание о том, чтобы юноша был задержан и без всяких допросов и заявлений препровожден в соответствующие инстанции.

Таким образом, вероятно, удалось бы в значительной мере избежать путаницы и иметь на сегодняшний день гораздо более ясную картину. Поскольку, работая с детьми и с подростками, приходится принимать в расчет их повышенную внушаемость, было бы целесообразно в трудных случаях рекомендовать, чтобы подозреваемые лица не допрашивались в обычных полицейских участках…»

— Эти господа ко всему еще позволяют себе критиковать нашу полицию. Завтра в своей обвинительной речи я этот пункт отклоню как не относящийся к делу, а потому несущественный, — заявил Лутц и продолжал чтение: — «Таким образом, в деле Оливера Эпштейна имеются два различных круга мотиваций. Один — это мотивация его возможного преступного деяния в отношении Рут Кауц, другой — мотивация его странного и противоречивого поведения с момента ареста. Мотивом для признания можно считать потребность в мести родителям, в первую очередь — матери. Записи допросов Оливера за время заключения как будто подтверждают наличие этого мотива. Однако следует оговорить, что эта потребность в мести отнюдь не объясняет его стремления к сочинению фантастических историй. Одна из этих историй — та, которую прокурор по делам несовершеннолетних с самого начала счел истинной, — могла бы вполне удовлетворить даже самую сильную жажду мести. Успех в этом случае был бы вернее и определеннее. Оливеру надо было только описать преступление, если таковое имело место, так, как оно было совершено, и одним этим он причинил бы своим родителям достаточно забот и горя. Отсюда вывод: мы должны допустить наличие еще одного мотива — мотива самоутверждения. Оливеру доставляло большое удовольствие, что в газетах печатают о нем самые невероятные вещи. Возможно, он хотел приобрести известность, прославиться. Но тогда закономерен вопрос; почему же он тем не менее пытался уничтожить следы якобы совершенного им преступления? Он бы мог воспользоваться общей тревогой, вызванной исчезновением Рут Кауц, и разыграть из себя крупного преступника — для этой роли он, по всей видимости, нашел бы в себе необходимые данные.

Следовательно, противоречия, хотя, пожалуй, уже и не столь разительные, все же не устраняются. И мы вынуждены выдвинуть еще одну гипотезу: Оливер и сам толком не знает, что произошло».

Лутц рассмеялся.

— Замечательный способ обелить преступника, — сказал он и продолжал чтение: — «Если эта точка зрения правильна, то многое легко поддается объяснению. Из потребности в самоутверждении и жажды мести он вознамерился, в связи с исчезновением Рут Кауц, разыграть некую роль. К тому же он хотел, чтобы в его россказни поверили, и, кроме того, стремился удовлетворить любопытство тех, кто его допрашивал. В результате он принялся рассказывать и расписывать всевозможные истории, в чем допрашивающие, особенно прокурор по делам несовершеннолетних, оказали ему значительную и чреватую опасными последствиями помощь. Приведем здесь высказывание Оливера, которое он неоднократно повторял в ходе обследования: „Их прямо распирало от желания узнать все подробности“»…

— Ну это уж верх бесстыдства, — вскипел Лутц. — Терпеть такое от шестнадцатилетнего убийцы! А господа психиатры… В конце концов окажется, что это я убил Рут Кауц!..

— Не кричи, пожалуйста, — остановила его госпожа Лутц, а Петер сказал:

— Ты ведь счастлив, что Оливер совершил то, что охотно совершил бы ты сам.

— Ты что говоришь?

— Признайся, папа, ничто так не возвышает, как сознание, что перед тобой преступник, заместитель.

— Это верно, что ты решил не заниматься дальше юриспруденцией?

— Я буду заниматься дальше юриспруденцией, а кроме того, еще медициной и психиатрией.

— Ты что, намерен еще десять лет за мой счет…

— Намерен. Намерен также стать защитником по уголовным делам, и никем иным.

— Он же только позлить тебя хочет, — сказала госпожа Лутц. — И что ты вечно наскакиваешь на Петера?

Лутц снова начал читать:

— «Если в памяти Оливера и сохранились следы происшедшего, то они через некоторое время настолько смешались с его фантазиями, что вскоре он уже не мог отличить вымысел от правды. Этим, пожалуй, объясняется, почему один день он сообщал какую-либо подробность как абсолютно достоверную, а на следующий с полной убежденностью опровергал свое показание. Так что за весьма короткий срок он изложил немало всевозможных историй, даже историю про девушку-иностранку. Оливер уже несколько месяцев практически находится в изоляции. Это положение для него неприятно. Теперь он знает, что всем этим обязан своему поведению, своим россказням и попыткам ввести нас в заблуждение. И теперь он без конца повторяет, что действительно хотел бы сказать правду, что ничего так сильно не хочет. При этом он сделал весьма интересное и важное заявление, а именно что все свои истории он рассказывал прежде всего потому, что надеялся таким путем доискаться правды. Этот мотив хорошо известен в психиатрии. Напомним для примера поэта Гёльдерлина, который говорил „о безумном усилии обрести разум…“. Оливер неоднократно, а особенно часто в последние несколько недель говорил нам: он знает — что-то неладно, и это что-то настойчиво пытается вспомнить, но никак не может и оттого испытывает крайне мучительное чувство.

На основании всего вышеизложенного, мы, нижеподписавшиеся эксперты, со всей добросовестностью и компетентностью можем сделать следующее заключение о физическом, умственном и душевном состоянии Оливера Эпштейна, 1952 года рождения:

1. Оливер Эпштейн страдает значительными психическими и нервными нарушениями.

2. Природные умственные способности Оливера Эпштейна хорошие.

3. О природном темпераменте и характере судить трудно. Оливер всегда был боязлив, особенно он боялся того, что рано потеряет родителей.

4. Весьма вероятно, что Оливер Эпштейн имеет какое-то касательство к исчезновению Рут Кауц. Возможно, что Оливер Эпштейн, согласно одной из его версий, убил Рут Кауц. Но возможно также, что причиной смерти Рут Кауц был несчастный случай. Возможно даже, что Рут Кауц жива.

5. Что касается так называемого признания Оливера Эпштейна, то его приходится считать совершенно ненадежным, и на сегодняшний день мы не видим решительно никакой возможности внести ясность в эту темную историю…» И на такую дребедень, — заключил Лутц, — государство выбрасывает десятки тысяч франков.

— На месте Оливера я бы потребовал, чтобы тебя и судей тоже подвергли психиатрическому обследованию… — сказал Петер.

— Пойду спать, — заявил Лутц, — завтра мне надо быть в форме.

— Мне его правда очень жалко, — сказала госпожа Лутц.

— Его оправдают, — успокоил ее Петер.

— Честно говоря, меня бы тоже больше устроил оправдательный приговор, — признался Лутц.

— Что ты сказал?

— Ты мне, конечно, не поверишь, но это так — от всего этого мне что-то не по себе.

— Так ты же можешь потребовать оправдания, — заметил Петер.

— Этого никто бы не понял… — вздохнул Лутц.