— Твой отец тоже такой?

— Этого я не говорил, — возразил Оливер.

— Ты действительно страдаешь от неутоленного полового влечения?

— Какой-нибудь выход всегда найдется, — ответил Оливер.

— Может быть, ты выразишься яснее?

— Проще всего с замужними женщинами.

— Ну а со сверстницами? — спросил Зайлер.

— С большинством просто. Но, как вы уже слышали, в лесу или в погребе. Или если предки на пару дней уедут за город, — сказал Юрг.

— Да не стройте вы из себя тут… По правде говоря, не так уж нас интересуют девчонки, — заявил Герберт.

— Тебя нет? — спросил Зайлер.

— Караян пишет стихи, — заметил Ганс-Петер.

— И занимается рукоблудием, — добавил Оливер.

— Ну хватит, — сказал Зайлер, — вы сюда пришли не для того, чтобы ссориться.

— А чего вы, собственно, от нас хотите? — спросил Герберт.

— Вы читали мой очерк в «Миттагблатте»?

— Не очерк, а бомба! — воскликнул Оливер.

— Вот я и хотел услышать от вас — поскольку вы все знали Рут Кауц, кто лучше, кто хуже, — что вы думаете об этом очерке.

— Для меня тут проблемы нет, — заявил Оливер. — Рут встретилась с кем-нибудь из гимназистов, дело дошло до того, что она залепила ему по морде, а он в ответ ее стукнул, к несчастью слишком сильно. От этого она умерла.

— Если правда то, что Рут сказала дома, — вмешался Юрг, — будто она идет купаться с товарищем, которому отец разрешает пользоваться моторной лодкой, то, по-моему, произошел несчастный случай.

— Какой?

— Допустим, они катались на водных лыжах, а Рут не надела спасательного жилета…

— Рут великолепно катается на водных лыжах, — вставил Оливер.

— И все-таки, — настаивал Юрг, — если ты, скажем, вдруг прибавил ходу посреди озера, а она без спасательного жилета, и ты не оглядываешься на нее, потому что впереди возникло препятствие… ты слишком поздно замечаешь, что она выпустила фал. Пока ты повернешь, опять подойдешь к тому месту, — мне кажется, что это вполне вероятно…

— Неплохо, — сказал Оливер.

— Но могло быть и так, что ее прямо на старте затянуло под лодку, — сказал Ганс-Петер.

— Каким образом? — спросил Зайлер.

— Допустим, за рулем сидит человек не слишком опытный, он вместо переднего хода вдруг дает задний это, между прочим, бывает и с людьми, которые вообще-то хорошо водят лодку. Например, было раз с моим отцом, а он ходит на моторке уже лет двадцать.

— Со мной такого еще не случалось, — заявил Оливер.

— Хвастун, — огрызнулся Герберт.

— А что предполагаешь ты? — спросил Зайлер.

— Честно говоря, — ответил Герберт, — меня эта история совсем не интересует. Я не читаю детективов и тому подобной дребедени.

— Но это же не детектив, — возразил Зайлер.

— Так, как это подано в «Миттагблатте», это типичный детектив. Почему вы не предоставите полиции копаться во всей этой грязи? Разве пресса должна заниматься такими делами?

— В этом ты ни черта не смыслишь, — отрезал Зайлер. — Значит, вы ничего нового мне сообщить не можете?

— Знаете что? — сказал Оливер. — Напечатайте-ка в «Миттагблатте» такое объявление: «Просьба ко всем владельцам моторных лодок, имеющим сыновей в возрасте от пятнадцати до девятнадцати лет, выяснить у них, что они делали семнадцатого августа».

— А ведь из тебя действительно со временем выйдет первоклассный журналист. Когда твой отец станет стар и немощен, ты сможешь заменить его на посту главного редактора «Миттагблатта».

— Спасибо, — ответил Оливер.

— Что желаете на десерт? — спросила официантка.

— Бананы flambée[2], — сказал Вилли Кауц.

— Я больше ничего есть не буду, — возразила Клара Голь.

— Для меня — черный кофе, — сказал Кауц, — и сигару. У вас есть «партагас»?

— Я узнаю, — ответила официантка.

— Если нет «партагас», то какую-нибудь другую кубинскую. А вам что, Клара?

— Лучше всего тоже кофе, хотя вообще-то мне его нельзя. Потом опять не смогу заснуть.

— Сигарету «кэмел»? — спросил Кауц.

— Спасибо, — ответила Клара.

— А вы помните, как было совсем недавно?

— Что именно?

— Как у нас здесь этими сигаретами — «кэмел», «лаки страйк» — торговали на черном рынке?

— Нет…

— Это было после войны. Когда американцы, стоявшие в Германии, проводили отпуск в Швейцарии. Они привозили с собой целые блоки сигарет. Я тогда работал в гостинице швейцаром.

— Я тоже когда-то работала в гостинице, — сказала Клара. — Вернее, в баре… Была девицей легкого поведения…

— Не понимаю.

— Разве мой муж вам не рассказывал, что он женился на особе легкого поведения? Но он-де никогда жену этим не попрекает…

— Возможно, Эрвин что-нибудь такое и говорил.

— Да будет вам! Мой муж сообщает это всем и каждому, кому интересно и кому нет.

— Ну да, я вспомнил. Это вас и обидело?

— Обидело? Нет. Просто надоело. Без конца одна и та же пластинка.

— Пластинку можно снять.

— Вот я и сняла.

— Вы не только сняли пластинку, — сказал Кауц, — вы даже разбили граммофон.

— Между нами говоря, господин Кауц, — я ведь вовсе не собираюсь втирать вам очки, — между нами говоря, я сперва отказалась спать с мужем — просто заявила ему, что я фригидна. Он это стерпел. Потом начала спать с другими и не старалась этого скрыть. И что вы думаете? Он и это проглотил, только ходил как побитая собака. Ну, а теперь хватит…

— Послушайте, Клара, я пришел сюда не затем, чтобы спасать вашу семью. Хотя мог бы это сделать. Когда-то я довольно долгое время работал консультантом по вопросам брака. Но теперь я прежде всего коммерсант. Консультант по коммерческим вопросам.

— Я знаю.

— Может быть, вы знаете также, что собираетесь совершить самую большую в своей жизни глупость?

— Как это?

— Если вы потребуете от вашего мужа шестьдесят или восемьдесят тысяч, он будет вынужден продать дело. А если ему придется его продать, то и вы лишитесь источника существования.

— Ах, оставьте! Я хочу только получить свою долю, только то, что мне причитается.

— Коммерсант вы никудышный.

— А вы?

— Надо мной, правда, один раз учредили конкурс — на триста тысяч.

— Боже мой!

— Да ведь это пустячная сумма.

— Что вы такое говорите!

— То, что есть. Если вы, к примеру, считаете, что миллион для вас недосягаем, у вас его действительно никогда не будет. Но надо думать о нулях.

— О нулях?

— Напишите число — один миллион. Теперь зачеркните шесть нулей. Что осталось? Единица!

— Этого я не понимаю, — вздохнула Клара. — Для меня миллион есть миллион.

— А для меня это единица с шестью нулями.

— Вы, наверно, там и познакомились с моим мужем?

— Где «там»?

— Вы только что сказали, что над вами учредили конкурс…

— Неужели я похож на такого дурака?.. Я выписал переводные векселя и выплатил эту смехотворную сумму всю, до последнего геллера.

— Но это невозможно!

— Опять вы говорите: невозможно. Все возможно!

— Хотела бы я обладать вашим оптимизмом!

— И я бы хотел, чтобы вы были оптимистичнее.

— Не понимаю, господин Кауц, почему мы, собственно, сидим здесь с вами? Ведь, положа руку на сердце, вам наплевать на то, что происходит между мною и моим мужем.

— Не могу этого отрицать, — ответил Кауц.

— Тогда в чем же дело?

— Смогли бы вы перепрыгнуть через собственную тень?

— Так же, как вы!

— Вот то-то и оно. Когда ваш муж рассказал мне, что дело все же идет к разводу, я ему ответил: сам заварил кашу, сам и расхлебывай.

— Не слишком-то участливо.

— А я не из участливых.

— Тем более не понимаю, почему вы пригласили меня в ресторан.

— Очень просто: во-первых, вы человек умный… во всем, кроме одного пункта, а я охотно общаюсь с умными людьми…